Белва Плейн - Рассвет

– К делу! К делу! – заревела толпа; многие поднимали кулаки, другие неистово хлопали.

Сияющий оратор глядел в зал с радостной улыбкой, потом вскинул руку в нацистском приветствии. Оркестр заиграл военный марш и все, сидящие на сцене, встали и вышли четким военным шагом.

– Как я люблю военную музыку, – вздохнул Том. – Она горячит кровь.

Роберта, прижавшаяся к его плечу, благоговейно прошептала:

– О, это изумительно! Изумительно! – Ее черные глаза сияли. – Какой оратор! Я была разочарована, узнав, что Джима Джонсона не будет, но этот человек зажег все сердца!

– Какой энтузиазм! Ты никогда не слышала Джима, но еще будет случай, не огорчайся!

Они прошли сквозь толпу к дверям и вышли в теплую ночь. Вдоль улицы выстроились юноши и девушки в подобии униформы: черных брюках, черном кожаном поясе и с красным значком Джима Джонсона на рубашке.

– Некоторые из них вооружены, – прошептала Роберта. – Видишь женщину в джинсах? Это Флора Дин, она возглавляет отряды безопасности. Она уже давно в политике, ей под тридцать. Теперь она работает на Джима Джонсона. Такие отряды необходимы – эти радикалы, и эти черные банды опасны! Хи, Лу, Джесси, Норма! Все прошло великолепно, правда?

Друзья и подруги кольцом окружили Роберту. Том, оказавшийся вне круга, с восхищением наблюдал за черноглазой девушкой, которая явно была лидером этой группы и заражала парней и девушек своей энергией и оживлением. Том гордился, что она выбрала его и была его первой девушкой. Он был младше ее на год, но она предпочла его однокурсникам и научила искусству любви. Она уверяла Тома, что он изумительный любовник.

Он все-таки стеснялся, что он так молод, и на вопрос о возрасте отвечал:

– Мне скоро двадцать. – Это звучало лучше, чем «мне девятнадцать».

– Но ты выглядишь старше, – говорила ему Робби, – ты просто великолепный мужчина. И у тебя блестящий ум. Уверяю тебя, ты выдвинешься на первое место, ведь в нашем университете учатся сплошные тупицы и лентяи.

Робби имела право так говорить, – она училась прекрасно, легко одолевая даже такие трудные предметы, как химия и физика. Кроме того, она была одним из ведущих сотрудников «Независимого голоса».

Оторвав глаза от Робби, Том смотрел на высокое здание, из которого они вышли, эффектное и элегантное на фоне синего неба, с узкими длинными окнами, блестящими на солнце. «Да, – подумал он, – неплохо было бы стать архитектором… если б я уже не выбрал астрономию. Но что толку выбирать специальность, если страна, да и весь мир того и гляди разлетится вдребезги? Кому нужны будут архитекторы, кому нужны будут астрономы?»

Робби, энергичная и целеустремленная, не одобряла таких настроений. Она и на это собрание привела его, чтобы показать молодежь, которая верит в свои идеи и решительно идет своим путем. Но сейчас она, покинув своих друзей, подошла к нему и заговорила вовсе не о собрании.

– Давай-ка удерем, – сказала она. – Так редко моя комната бывает свободна. Подруга уехала на уик-энд к больной матери.

– А мой сосед никогда никуда не уезжает. Сидит себе и зубрит латынь и греческий. Славный парень, но чудак. Мы даже не разговариваем, он занимается чуть ли не круглые сутки. У него на разговоры, видите ли, времени нет.

– Но все-таки вы разговариваете хоть иногда?

– Хочешь, чтобы я завербовал его? Не выйдет, он сторонник Ральфа Маккензи.

– Да, плохо, что нельзя самому выбирать соседа по общежитию. Представляешь, со мной был такой жуткий случай. Ну, я тебе говорила, что мне пришлось снять комнату в бординг-хаусе, – так вот почему. В сентябре прихожу я в свою комнату в общежитии, а там распаковывает чемоданы… еврейская девица.

– «Здравствуйте, – это мне, наилюбезнейшим тоном. – Я – Инид Такая-то, ваша новая соседка. Моя мать навезла еды, думала, может быть кафетерий еще закрыт. Угощайтесь, вот шоколадное печенье, уж такое вкусное.» Бла-бла-бла… болты-болты… а сама распаковывает чемоданы, – вещей! Словно в кругосветное путешествие собралась. Тут вваливается ее мамаша, бриллиант на пальце словно грецкий орех… И эта тоже «бла-бла-бла», а я стою словно онемела. Потом эта еврейка пошла провожать мамочку, смотрю в окно, – садится в «линкольн» последней марки. Отец у нее адвокат… то ли доктор. Мошенник, конечно. Я мигом сняла комнату, живу теперь с порядочной девушкой.

Том немного опешил. Его отец был помешан на автомобилях, теперь у него был «линкольн» восьмого выпуска. Мать все еще ездила в небольшом стареньком «мерседесе», отец подарил ей эту машину, когда Лауре исполнилось тридцать пять лет. Но отец – честный американец. Американец в нескольких поколениях, не чужак. Все заработал своим трудом.

– Эй, – спросил он вдруг, – ты все еще работаешь по вечерам?

– Да, пять дней в неделю. Сегодня я пропустила, чтобы пойти на собрание, сказалась больной.

– Не понимаю, как ты с этим справляешься, – озабоченно сказал он. Он побывал в грязном и шумном кафетерии с баром, где Робби, скользя между столиками, разносила подносы и убирала грязные тарелки, и почувствовал себя виноватым за то, что у него в кармане – деньги и кредитная карточка. Он предлагал дать или одолжить ей деньги, но она решительно отказывалась. Она была храброй и независимой. И он только мог повторять:

– Не понимаю, как ты с этим справляешься.

Она слегка передернула плечами; этот жест показался ему очаровательным.

– У меня много сил и энергии, я могу спать совсем немного, а учусь быстро и успешно. Просто мне повезло, что у меня такие способности.

– Но как случилось, что ты еще сверх того активно занялась политикой? – с любопытством спросил Том. – Это в традициях твоей семьи?

– О, вовсе нет. Я прочитала несколько книг по расовому вопросу, заинтересовалась этими проблемами и решила ими заниматься. Потом примкнула к движению Джима Джонсона. Мои родители не дали мне ничего. Отец мой – из Новой Зеландии, не знаю, почему он приехал в Америку, не знаю, почему женился на моей матери – ну, она была красавица, разве что поэтому. Красива и глупа. Совершенная дура, уж можешь мне поверить. Отец-то был неглуп. Работал учителем. Слава Богу, я унаследовала его мозги и ее красоту. Он не поладил с матерью и вернулся в Новую Зеландию. Мне не посылал ни цента, только открытки к Рождеству. Мне помогала немножко бабушка, но она сама была бедна и еле перебивалась.

– А твоя мать?

– Уехала с каким-то мужчиной в Чикаго. Потом он ее, должно быть, бросил. Кажется, она работает в кафетерии. А мой брат нигде и месяца не проработал. Совершенный дурак, да еще наркоман к тому же. А я решила изучать химию, займусь исследовательской работой. У меня выйдет, я своего добьюсь!