Зачем нам любовь. Том 1 - Маргарита Дюжева

Я справлюсь. Это же не просто так, а ради будущего, ради матери. Справлюсь.

Весь оставшийся рабочий день прошел как в тумане. Я сидела над открытым документом, водила взглядом по одному и тому же абзацу и не понимала ни слова. Все мысли крутились вокруг Марата и предстоящего разговора. Как начать, что рассказать…

Хотя понятно, что – все от и до, чтобы у Ремизова была полная картина наших чутких и возвышенных семейных взаимоотношений

В общем, домой я шла преисполненная решимости наконец разрубить этот гордиев узел. От волнения немного потряхивало, и в тоже время я испытывала непередаваемый душевный подъем. Да, может, это слабость, но мне хотелось поделиться своими проблемами, хотелось, чтобы меня Марат спас меня. Он мог это. Я знаю.

Уже подходя к дому, я почувствовала, как в сумке дрожит телефон. Достала его и чуть не выронила на асфальт.

Альберт Семенович — лечащий врач моей матери. Он никогда не звонил просто так.

Чувствуя, как немеют пальцы, я поднесла телефон к уху:

— Слушаю.

— Есения Сергеевна, здравствуйте. У меня не очень хорошие новости.

Теперь онемели не только пальцы, но все тело, а он продолжал:

— У вашей мамы только что случился кратковременный приступ. Ни с того, ни с сего, что само по себе крайне удивительно. Сейчас ситуация стабилизировалось, состояние удовлетворительное, но я должен был поставить вас в известность.

— Спасибо, — мне едва хватило сил на простую благодарность, потому что это не приступ. Это предупреждение.

Мет знал, что я начну сомневаться. Почувствовал мое смятение и возможное желание обратиться за помощью к мужу, поэтому предупредил.

Вот так жестоко и бесчеловечно. Отдав приказ кому-то за пределами видимости, наведаться к моей матери. Небольшое вмешательство, напоминающее о том, что все может быть гораздо хуже и что… вокруг ябед все мрут.

***

С меня будто схлынуло. Просто раз и все… все силы мигом на ноль, весь протест, все желание говорить и жаловаться — все ушло.

Как тогда в детстве, когда Матвей с кровожадной улыбкой нашептывал, что произойдет, если пойду жаловаться на его, тогда еще относительно безобидные проступки. Я была перед ним, как ощипанный бандерлог перед удавом. Нет сил бороться – только страх, беспомощность и безумное желание шептать: я сделаю что угодно, только не трогай.

Вроде выросла, но ничего не изменилось. Этот страх – он уже на подкорке. Пульсировал, ширился, намертво сковывая язык. И вроде понимала, что замкнутый круг надо разорвать, иначе так все и продолжится, но не могла, потому что возможные последствия пугали еще больше. Его люди где-то там, рядом с матерью. Могут зайти в палату, где она лежит беспомощная и одинокая, и тогда…

Меня замутило.

Зайдя в подъезд, я обессиленно прислонилась к стене. Закрыла глаза и слушала, как сердце измученно дергается в груди, будто птичка, посаженная в тесную клетку.

Страшно. Одиноко.

Глупая надежда, что Ремизов может вытянуть меня из этого болота медленно угасала. Никто не вытянет. Никто не спасет. Я навсегда останусь перепуганной, беспомощной мартышкой перед змеиным взглядом брата.

— Девушка, с вами все в порядке? — послышался взволнованный голос консьержки.

Вдох. Выдох.

Я оттолкнулась от стены и медленно двинулась навстречу:

— Да. Голова внезапно закружилась, — ложь легко слетела с моих губ.

— Вам помочь?

— Нет-нет. Спасибо. Уже все хорошо.

Кое-как улыбнувшись сердобольной женщине, я вызвала лифт. Очень хотелось поскорее оказаться дома, за закрытыми дверями и в одиночестве.

Марат еще работал, и у меня было время немного прийти в себя.

Я приняла ванную, надеясь, что вода заберет хотя бы часть моей боли и тревог. Потом заварила мятного чая и медленно попивала его из большой прозрачной кружки, стоя у окна и глядя на вечерний город.

В домах напротив горел свет.

Кто-то наверняка готовил ужин, кто-то занимался с детьми, а кто-то придавался романтике с любимым человеком. Наверняка, кто-то спорил, а кто-то лил слезы. Может, у кого-то не было денег, и он отчаянно думал, как выбраться из долгового болота. А кто-то пытался справиться с болью после предательства близкого. Кто-то болел, кто-то радовался вести о долгожданной беременности, а кто-то просто ждал доставку пиццы «Четыре сыра».

Все разные. У всех свои радости и проблемы. Каждый жил как мог, каждый вел свою войну. И я надеялась, что хоть кому-то эта война была по зубам, в отличие от меня самой.

Даже если бы я захотела… Даже если бы решила попробовать…

При всем моем страхе перед братом, его требования были невыполнимы. Невозможно забеременеть от мужчины, с которым не спишь. Невозможно завести ребенка от человека, с которым тебя связывает лишь фиктивный брак, и который просто терпеливо ждет, когда закончится этот год, чтобы воссоединиться с той, которую любит.

Невозможно!

Матвей не знал столь животрепещущих подробностей нашего союза, да и пофиг ему на эти подробности, если они не укладывались в его безумный план.

А мне как быть? Что делать?

Марат появился ближе к десяти. Уставший, но в хорошем настроении.

— Ужинать будешь? — спросила я, всеми силами делая вид, что у меня все в порядке, что меня весь вечер не ломало от собственного бессилия и безнадеги.

— Нет, спасибо. Я не голодный.

Я чуть не спросила, где же это он успел поесть на ночь глядя, но вовремя прикусила язык. У меня нет права задавать такие вопросы.

— Ты чего какая? — спросил Марат, проходя мимо меня в ванную, чтобы помыть руки. Так близко, что я уловила едва заметный аромат его одеколона.

В груди снова сдавило. Сильно, горячо, с надрывом.

И снова внутренний голос начал нашептывать, что надо рассказать мужу обо всем. Пусть наш брак не настоящий, но он поможет, не оставит меня барахтаться в этом болоте. Я даже рот открыла, но снова ничего не сказала.

А если Матвей окажется быстрее? Поймет, что я его заложила и безжалостно среагирует, желая наказать за своеволие?

Его люди ближе к матери. Может, прямо сейчас где-то рядом с ней, за стеной, только и ждут приказа от своего кровожадного хозяина.

Что если Ремизов со всеми своими возможностями и ресурсами просто не успеет? Что тогда? Как дальше жить, зная, что моя слабость погубила самого близкого человека?

Разъедаемая тяжкими мыслями, я пожала