Трубадура - Дарья Волкова

Они гуляли по хмурому осеннему Ейску два часа. И с каждой минутой, разговаривая с матерью и отвечая на ее вопросы, он терял свои иллюзии о материнской любви. Он ведь много думал о ней, представлял их встречу. Сочинял себе сказки. Они оба с Лёвой сочиняли. Потому что и Василиса, и отец хранили гробовое молчание по ее поводу. Не вспоминали. «У нее другая жизнь» – вот единственный и дежурный ответ.

А они фантазировали с Лёликом. Лёвка даже целый альбом нарисовал – как они спасают маму из лап монстра, который ее держит в заточении. Лёва всегда был мечтателем. А Стёпка – нет. А те немногие неизбежные мечты и иллюзии, что были в детстве и юности, растаяли за два часа с женщиной, которую он теперь никак не мог назвать матерью.

Нет, она всё излагала правильно. И да, ее можно было понять. Но только эффект был почему-то обратный.

Стёпа, я здесь задыхалась.

Степан, мы с твоим отцом совершенно не подходили друг другу.

Стёпочка, в Москве столько возможностей, приезжай поступать.

Он кивал. Не спорил. Только от денег, которые она ему пыталась втиснуть в руку, отказался. Потому что кое-что важное очень отчётливо понял.

У тебя другая жизнь, мама. Чужая.

Он-то мать понял. А вот Лёвка, которого Василиса не дала увидеть Ларочке, всё продолжал жить в иллюзиях. И Стёпа мог лишь отдаленно себе представить, какое впечатление произвела бы на младшего брата встреча с матерью. Лёлик был все-таки не от мира сего. И даже армия его не исправила – всё равно оказался в оркестре Черноморского флота. Не служба, баловство одно. Да и нынешняя работа – диджеем на дискотеках в курортный сезон, и на радио – тоже житейской мудрости Льву Кузьменко в глазах старшего брата – и отца, кстати! – не добавляла. Лишь бабка, утратившая с годами часть казачьего норова, относилась к младшему внуку почти с умилением.

Поговорив еще немного с Василисой, а бабушкой она себя называть не желала, Степан сказал, что с Лёвкой поговорит позднее. Брату уже двадцать один, и он вполне в состоянии понять, что белое, а что черное. Стёпка же это в семнадцать понял.

Укладываясь в постель и натягивая одеяло, которое было длиннее предыдущего, но всё равно его целиком не укрывало, Степан вдруг подумал, как они с Турой похожи судьбами – с матерями у них как-то не сложилось.

Нет, при зрелом размышлении и уже почти проваливаясь в сон, Степан заключил, что ему все-таки повезло больше. У него есть Василиса, отец и Лёлик. А у Туры – только неумолимо впадающий в маразм дед.

Кадр пятый. Альмадовар

Кто у нас певец женщины? Правильно, Зелёный горошек. Вот сейчас он и возьмёт крупный план. Известно, на что и куда.

У Дуровых был гость. Гость, случившийся в первый раз за весь период жизни Степана в этой квартире. А раньше, если верить профессору, гости в этом доме бывали часто. А уж при Кларе Корнеевне, которая, судя по рассказам брата и внучки, была почти легендарной женщиной, – и того чаще.

Нынче в качестве гостя присутствовал мужик, который Стёпе с первого взгляда и категорически не понравился. Совершено необоснованно, безо всяких видимых мотивов, но просто вот именно с первого взгляда и до отвращения. Впрочем, свое впечатление Стёпа засунул куда подальше, а вместо этого принял приглашение к столу, ибо ужин. Как обычно, отменный. Мясо с кашей, любимый Стёпкин формат, в этот раз в виде свиной подливы с булгуром, а к каше – овощной салат и сырная тарелка. В общем, рай для обжоры.

Мужик, которого Стёпа с явным неудовольствием сначала посчитал бывшим учеником Павла Корнеевича, оказался вовсе даже и не знакомым профессора. А поклонником Елены Падлны. Обмануться, в общем-то, было несложно – подчёркнутая интеллигентность в виде седой кудрявой шевелюры и аккуратной бородки, очки, пиджак в клетку с замшевыми заплатами на локтях – всё наводило на мысли об учёном муже. По крайней мере, Стёпа молодых учёных – а на фоне Дурова гость выглядел очень даже молодым – именно так себе и представлял. А оказался Кирилл Леонтьевич – так звали седобородого – режиссёром, ни больше ни меньше. Членом Союза кинематографистов, представьте себе.

Между первой и второй порцией Стёпе снисходительным тоном задали какой-то вопрос, на который либеро ответил, что уже посмотрел все серии «Звёздных войн», и на этом его знания о кино исчерпываются. После чего интерес к диалогу с ним был мгновенно и демонстративно снова утрачен.

Да и нужды не было в Стёпкиных репликах. Кирюля-Кастрюля – так его Стёпа про себя окрестил – разливался соловьём. Про современное российское кино, про европейское, про проклятый Голливуд.

Павел Корнеевич закинулся было про «Гараж» и «Кин-дза-дзу», но выслушал пассаж о творческом фиаско Рязанова, о выдохшемся Данелии и принялся грустно пить чай. Елена Падлна смотрела влюблёнными глазами на своего режиссёра, поддакивала и подливала ему в чашку чай. А вот Тура… Тура была бледной. То есть белее обычного. Без красок вообще, как снег, только белее. На фоне бледного лица глаза казались синими-синими. И веснушки выделялись отдельно сильно, и их больше вдруг стало. Зато губ словно не стало совсем – две светло-розовые полосочки.

Он поймал ее взгляд и невольно кивнул. Спрашивая будто: «Что? В чем дело? Что случилось? Отчего ты такая?» Тура резко отвернулась. Спросила у деда, хочет он еще пирога с персиками. Но пирога попросил Кастрюля.

В конце чаепития Стёпа отчётливо понял: несмотря на то что режиссёр пришёл в дом как поклонник матери, глаз он явно положил на дочь. Надо быть слепым, чтобы не заметить взглядов, которые седой бородатый кидал на Ту. И любой нормальный мужик, увидевший сцену со стороны, взгляды эти расшифровал бы однозначно. Так смотрит мужчина, который хочет уложить женщину в постель. Но, похоже, обратил внимание на это намерение только Стёпа.

Поскольку вечернее застолье затянулось, после ужина профессор сразу отправился спать, Елена Преужасная – провожать своего кавалера, а Стёпа – помогать Туре. В последнее время она резко отказывалась от его помощи, и Степан знал причину. И даже все собирался извиниться за тот дурацкий эпизод. За два эпизода, если точнее. И за поцелуй, и за то, что предстал перед ней голым. И не то чтобы он виноват. Нет, совсем не виноват, если по совести. Но всё равно, если не извиниться – дело с мёртвой точки