Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее

— Всегда был тридцать восьмой вообще-то.

— Ну ничего, велики — не малы. Надевай.

Он достал белые туфли на высоченном тонком каблуке. Каблучки и носки туфель были покрыты золотыми скобами.

— Теперь иди сюда. — Он с удовольствием поцеловал меня куда-то между шеей и ключицей. — Поставь вот так ногу, на стиральную машинку. — М-м-м… какой ракурс… а вот так… а если наклониться… м-м-м… прекрасно… идем…

Он провел меня в комнату, которая одновременно служила ему спальней и кабинетом.

— Не-е-ет, не на кровать, на стол садись, а ноги на стул поставь… Красиво, очень красиво… а теперь повернись ко мне спиной… Замечательно… Воскобойникова, да ты неправильно выбрала профессию…

— Еще не поздно сменить…

— Поздно, Воскобойникова, поздно. Ты уже девушка пожилая и веди себя соответственно — по жизни скромнее, в постели наглее.

— Вообще-то я сейчас на столе сижу.

— И на столе тоже — понаглее. Ножки раздвинь, чтобы мне что-то видно было… вот так, ага…

Я продолжала делать все, что он говорил, и чувствовала, что меня, скорей всего, не надолго хватит. Мне не было очень стыдно или противно, а мне опять, как уже несколько раз за последнее время в неприятной ситуации, становилось все хуже и хуже — стало нечем дышать, и лицо Виноградова, искаженное похотью, поплыло куда-то в сторону. На счастье, он как раз отвлекся на какой-то звук, раздавшийся в гостиной.

— По-моему, подружка твоя упала с дивана… — Не подумав прикрыться, он абсолютно голый пошел туда. — М-м-м… — раздалось через некоторое время. — Да что вы говорите… какая неожиданность.

Я сидела на столе и пыталась выдохнуть тугой комок воздуха, застрявший у меня где-то пониже ключиц… Костяшками больших пальцев я поискала точки над бровями и стала их массировать. Качающаяся комната стала чуть замедлять свое движение. Я продохнула комок и обратила внимание, что в комнату вошел Виноградов, ведя за собой Милку со свободно мотающейся головой.

— Ну-ну-ну, вот так, потихоньку… только что такое мне сказала…

— Она может говорить? — услышала я издалека свой голос.

— И не только… Слушай-ка, а ты что это? Ты ж вроде не пила?

— Мне нехорошо, сейчас пройдет… У меня уже так было… Надо пойти проверить сосуды, у меня же было сотрясение мозга, помнишь?..

— Да что ты? А там есть что сотрясать?.. Ну-ка, ты сюда располагайся, красотка… А тебе что дать? Перекись водорода, или что ты там нюхала в машине?

— Нашатырь и еще… ватку… надо…

— Ты многого от меня хочешь… сейчас, подожди…

Он принес мне бутылочку нашатыря и клок ваты.

— Справишься сама? Слушайте, девчонки, вы мне удовольствие не портьте… Давайте-ка в себя обе приходите… Идея! Дай-ка!

Он отобрал у меня вату, смоченную в нашатыре, и сунул ее под нос Милке. Та резко отбросила голову вбок, ударившись об стенку, и заплакала.

— Да что же это!.. — Виноградов с досадой потряс ее за плечи, а та пьяная дурочка обняла его и затихла у него в руках. — Нет, так не пойдет.

— Саша, оставь ее в покое! Что ты от нее хочешь?

— То же, что от тебя! — Виноградов бросил Милку на кровать и подошел ко мне. — Тебе лучше?

— Ну да…

— Хорошо… — Он приблизился ко мне вплотную.

Когда Виноградов подходил ко мне близко, соображения морали, гордости, чести, будущих жизненных катастроф, вызванных его близостью, и прошлых незаслуженных жесточайший обид, следовавших за нею, отступали. Всегда. За четырнадцать лет я ему отказала в его естественном желании раза четыре, не больше. Может быть, такая его власть надо мной вызвана тем, что он мой почти единственный мужчина. Почти — потому что те жалкие разы и даже полуразы с другими (некоторых я прогоняла), с кем я пыталась избавиться от Виноградова, и только убедилась, что это невозможно, — не в счет.

— Ты видела себя в зеркало?

— Нет.

— Посмотри.

Он взял меня за руку и повел к огромному зеркалу в прихожей.

Я и забыла, что он напялил на меня какое-то платье.

— Это мне — подарок, да?

— Ну… вроде того… Спальный такой подарок.

— А это разве для сна?

— Нет, конечно, — он засмеялся, — это для… Ну-ка, встань вот так, ага, а теперь наклонись… видишь, как красиво, когда у такой скромной женщины в платьице почти до колен вдруг обнаруживается отсутствие трусов… Ага… А зачем ты туфли сбросила? Они тебе жмут?

— Нет, они спадают.

— Ерунда.

— Туфли тоже спальные?

Виноградов поцеловал мне ладонь, быстро принес туфли и надел мне на ноги.

— Вот. Теперь иди ко мне… Постой-ка…

Из спальни раздался голос Милки:

— Ой, где это я? Здесь есть кто-нибудь? А? Лю-ю-юди-и-и!..

— Есть, есть, лапушка, ты так не кричи, есть и люди, есть и другие женщины, не переживай!

Виноградов пошел к ней, из комнаты через мгновение послышалась возня.

— Вот так, какая девочка хорошая… Конечно, тоже пожила на свете уже годочков тридцать пять, да? А то и побольше… М-м-м… жалко… что… так… много… подожди-ка, ножку свою на плечо мне положи… и вторую… вот умница… м-м-м… какая умница… какая сладкая девочка… м-м-м… а вот теперь головку свою сюда положи… не-е-ет… не отворачивайся… ну, конечно, ротик открой… коне-ечно… ты же это любишь, правда, м-м-м… какая молодец… какая девочка… умелая… м-м-м…

Он глубоко задышал, я слышала это в тишине ночи. Из гостиной теперь раздавалось мерное хлюпанье, а я с задранным платье сидела замерев на диване и не двигалась.

Да, мне тридцать восемь лет. Да, я видела с Виноградовым много плохого и странного, и такого, что не вписывается в моральный кодекс бывшего строителя коммунизма. Кроме этого, в юности я ездила в стройотряд на третьем курсе, после чего троих наших мальчиков чуть не отчислили за непристойное поведение. Я в их поведении не участвовала, но видела — это все происходило в нашей комнате, где спали двадцать семь девочек. За свою жизнь я несколько раз вместе с Виноградовым смотрела очень плохие, мерзкие фильмы, которые можно было бы объединить на полках видеопроката (если бы они там стояли) под общим названием: «Свальный грех». Вот так бы люди и выбирали:

— Так. Мелодрама… Боевики… Комедии… Свальный грех, а по-нашему — групповой секс… — в главных ролях немолодые женщины с надутыми парафином грудями, похожими на перезревшие дыни «колхозница», и мулаты, давно потерявшие потенцию.

Да и «туфли спальные» на протяжении нашей жизни несколько раз уже фигурировали. Так ему было интереснее, романтичнее. Сам процесс от этого никак не менялся. И меня это как-то перестало волновать.

Но сейчас я, как будто мне сказали «замри!», сидела на диване и не знала, что мне делать. Потом я опустила платье и тихонько встала, вышла в коридор и оглянулась в поисках одежды, в которой я приехала. Из комнаты теперь слышались громкие стоны Милки. Вдруг они резко прекратились.