Долина кукол - Жаклин Сьюзан

если бы я встретилась c ним. Умней и для тебя, и для меня. Я могла бы обнаружить, что все, когда-то привлекавшее меня в нем, теперь воспринимается как детские грезы. Ты же сам говоришь, что его внешность производит впечатление – и сильное, но я же не знаю, каким стал Лайон Берк сейчас. Может быть, и никогда не знала… придумала себе романтический образ. Генри предупреждал меня об этом. Но если мы хотим, чтобы у нас осталась хоть малейшая надежда на счастье – наше c тобой счастье, – то я должна все для себя выяснить.

– Ты хочешь сказать, что я могу все потерять только потому, что этот сукин сын получил от своей газетки какое-то задание? Ведь если бы этого не было, ты никогда больше его бы не встретила. И ты это знаешь!

– Конечно знаю, Кевин. Ты мне дорог… очень. Мы вместе прожили годы, и отменить их нельзя. Но c Лайоном у нас все оборвалось так… так серьезно. Не исключено, что теперь это обернется фарсом, но узнать я обязана.

– Не надо, Энн. Не ходи к нему! – Это был хриплый стон.

– Кевин… пожалуйста… – Она растерянно пробежала глазами по ресторану.

– Энн! – Он схватил ее за руку, чуть не опрокинув стакан c водой. – Энн, ты жизнь моя. Я жить без тебя не могу!

– Так ведь и не надо, Кевин.

Он внимательно посмотрел ей в глаза.

– Ты обещаешь?

Она увидела в его глазах слезы.

– Обещаю, – жалко пролепетала она.

На следующий день Энн никак не могла ни на что решиться. Она десяток раз бросалась к телефону, чтобы позвонить Лайону и отменить свидание, но ни разу не могла набрать его номер до конца. Может быть, и действительно все закончится фарсом? Может быть, ей и вправду удастся просто встать и уйти. Это решило бы все проблемы. Она пообещала Кевину, что не бросит его, но она же не обещала, что не будет встречаться c Лайоном. Она просто обязана c ним встретиться.

Они встретились в семь часов в «Литтл клаб». Когда она вошла, он сидел у стойки, но тут же вскочил и провел ее к столику.

– Ты не относишься к тому типу женщин, которым идет сидеть у стойки, – сказал он и внимательно посмотрел на нее, когда они заказали напитки. – Энн, ты выглядишь бесподобно. Ни капельки не изменилась. Нет, это неправда. Ты удивительно похорошела.

– Ты тоже неплохо сохранился, – сухо сказала она.

– Я часто думал о тебе, – сказал он. – Иногда, когда я особенно тосковал по тебе, я тешился безумными фантазиями. Внушал себе, что ты разжирела, что за твою юбку цепляются шесть-семь сопливых детишек. Тогда я, по крайней мере, мог вернуться к пишущей машинке.

Она засмеялась:

– Ах, Лайон, а я обычно представляла себе, что ты облысел.

После этого все пошло легко. Она рассказала ему о Дженнифер, старательно обходя правду. Ей почему-то казалось, что легенда Дженнифер должна остаться в неприкосновенности, что рак не должен коснуться ее прекрасного тела. Они поговорили о Нили. Генри рассказал ему кое-что о ней, но он никак не мог поверить, что такое могло произойти c той энергичной Нили, какой она ему запомнилась.

– Она так талантлива, – сказал он, – и невероятно популярна в Англии. По голливудским меркам ее картины были просто потрясающими. Хоть они ее всю обсыпали мишурой и облепили сахаром, она все равно проявила себя как настоящая актриса. Она выкарабкается?

У Энн затуманились глаза.

– Говорят, что у нее склонность к самоуничтожению и что такая болезнь, как у нее, никогда полностью не излечивается. Ее можно остановить c некоторой помощью. Нили может снова вернуться к работе. Но это стремление к самоуничтожению будет у нее всегда. Так, по крайней мере, утверждают врачи.

– Вероятно, именно поэтому у меня ничего по большому счету не вышло, – вздохнул он. – Иногда мне кажется, что все великие творцы немного c приветом. Я чересчур нормальный. Я засыпаю, как только голова касается подушки, никогда не пью сверх меры и никогда не принимаю даже аспирин.

– Тогда я, наверное, тоже второй сорт, – засмеялась она. – Может, я курю слишком много, но до сих пор больше одной не пью и, хотя никогда в этом не признаюсь, иногда засыпаю прямо посреди позднего сеанса.

– Нет, Энн, ты – первый сорт, – засмеялся в ответ Лайон. – Таких, как ты, больше нет. Честное слово. Поэтому у меня ничего серьезного ни c одной женщиной не получалось – ни одна не выдерживала сравнения c тобой.

За ужином они разговаривали о Нью-Йорке, о тех переменах, которые он заметил. По его рекомендации она впервые в жизни попробовала кофе по-ирландски и немедленно стала поклонницей этого напитка. Она все еще восхваляла его, когда Лайон неожиданно обратился к ней:

– Все осталось, Энн. Прямо сейчас хочу крепко-крепко обнять тебя. Чувство такое, словно мы ни на миг не расставались.

– Я хочу, чтоб ты меня обнял, Лайон, крепко-крепко.

– Договорились, – усмехнулся он. – Но по-моему, лучше сначала расплатиться и убраться отсюда к чертовой матери!

Это было бесподобно. Лежать рядом c ним, смотреть, как дым сигареты клубится в свете ночника… Никаких сомнений, колебаний не было – они слились в едином порыве любви и страсти. Удовлетворение было полным. Обнимая его, она внезапно поняла, как важно любить – важней, чем быть любимой. И она понимала, что ей предстоит принять решение. Лайон тоже любил ее – по-своему. Этого достаточно? Будет ли ей недоставать нежной, самозабвенной преданности Кевина, его готовности отдать за нее жизнь? С Лайоном ей придется каждую минуту быть начеку. Готова она ко всем превратностям такой любви?

Он протянул руку и погладил ее голую спину:

– Это было замечательно, Энн. Как и всегда.

– И мне тоже, Лайон, но только c тобой.

– Энн, есть ведь и Кевин Гилмор, – тихо сказал он. Он почувствовал, как она сжалась, и погладил ее по голове: – Милая, это всем известно. И все знают, что он хочет жениться на тебе. – Он помолчал. – Знаешь, я ведь не случайно пришел вчера на студию. Я заранее решил проведать Джерри Ричардсона. Хотел познакомиться c Кевином Гилмором и повидать тебя.

– А что мне, по-твоему, было делать? – отодвинулась от него Энн. – Сидеть все эти годы и молиться, чтобы ты вернулся? Лайон… ни письма ведь от тебя, ни слова… ничего.

– Тсс. – Он приложил ей палец к губам. – Конечно, я понимаю. Я так хотел написать тебе. Господи, сколько же писем я написал и так и не отправил – все моя чертова гордость. Я все говорил