Уроки вежливости для косолапых - Виктория Победа

не надейтесь даже, — снова расплываюсь в улыбке, — или можете меня заменить, я не расстроюсь.

— Вот все-таки стерва ты, Соколова.

— Отнюдь, Анна Николаевна.

Она носом втягивает воздух, поджимает губы, потом возвращается к своему компьютеру, ненадолго поворачивает экран в свою сторону. Сводит брови, клацает мышкой, наконец находит то, что ей нужно и снова разворачивает экран ко мне.

Я невозмутимо смотрю на монитор.

— А это что? — спрашивает, бурля от гнева.

— Это литература, я ее не преподаю, — напоминаю директрисе и все еще продолжаю мило улыбаться. Я две ночи не спала, представляя себе встречу с этим, чтоб его, Буровым.

Мне, между прочим, реально кошмары снились. Пару раз во сне меня даже в лесу закапывали. Я уже всерьез размышляла над тем, чтобы уволиться, потому что не нужен мне и даром этот стресс.

Заявление на стол Воскресенской не положила только потому, что сама себя убедила в том, что Буров меня не узнал. Мне это тоже непросто далось. А еще пришлось смириться с тем, что контактировать с этим мужиком все равно придется. Я до сих пор от рассказа Тоньки не отошла. И черт его знает, где там правда. А что если и вовсе — все правда?

Если он родного брата не пожалел, то на что способен, когда речь идет о чужом человеке?

В общем, мне было над чем подумать.

Так что Воскресенская меня благодарить должна в итоге.

— Ты прекрасно поняла, о чем я! — рявкает Воскресенская, теряя контроль.

— Вовсе нет.

— То есть ты хочешь сказать, что двойки по литературе появились по чистому совпадению, да? — она подается вперед, наклоняется ко мне через весь стол.

— Не знаю, вероятно, с литературой все тоже не очень, второстепенные предметы, они такие, знаете ли.

— Да? То же самое с историей, географией, — начинает перечислять, — мне продолжать?

Я ничего не отвечаю. Не, правда, мне тут столько раз твердили, что с коллективом надо обязательно искать общий язык. Я нашла.

— Ты что, решила мне учителей подговорить?

— Почему подговорить-то?

— Маринка, я ведь и по-плохому могу.

— А вот угрожать мне не надо, Анна Николаевна, я не виновата в том, что детям было позволено практически наплевать на некоторые предметы лишь потому, что они не профильные. Я классный руководитель, вы сами этого хотели, я напомню, поэтому я сама буду решать проблемы своего класса, без вашего вмешательства.

— Пока ты их только создаешь, — сокрушается Воскресенская.

— Ничего, цель оправдывает средства.

Анна Николаевна плюхается на свое кресло, качает недовольно головой.

— Откуда ты на мою голову свалилась, ну ты хоть не лютуй совсем, ну семь двоек, Марин.

— Исправят, никуда не денутся.

Стою на своем и ничуть не сомневаюсь. Побунтуют, в итоге все равно стадия принятия настанет. Выучат все, как миленькие.

— Да, Марина Евгеньевна, знала бы, сколько вы проблем мне принесете…

— Не наняли бы?

— Тьфу ты, да ну тебя, Соколова. Слушай, ну хорошие же дети, не глупые. В прошлом году знаешь какие результаты показали?

— Не глупые, — соглашаюсь. — Я еще хотела сказать, что планирую родительское собрание в пятницу.

— Какое еще собрание? — мне кажется, я сегодня ее доконаю.

— Ну как какое? Самое обычное.

— Марин, мы родительские собрания два раза в год проводим, в конце второй четверти и в конце года.

— Значит будет исключение, они же наверняка хотят знать, откуда столько двоек.

— Да делай, как знаешь, сама разгребать будешь, — отмахивается, поворачивает голову к окну.

Глава 12. Дела семейные

— Может лучше пиццу закажем? — Саня с видом убежденного скептика наблюдает, как я нарезаю картошку.

— Поговори мне, — бросаю на него уничтожающий взгляд.

Я как-то тоже не испытываю особого удовольствия от необходимости готовить. Впрочем, готовить — это громко сказано.

Жареная картошка — вершина моих кулинарных способностей.

— Ты же не умеешь готовить, — садится напротив.

— А всех, кто умел ты успешно изгнал, экзорцист херов, лук почисти, — киваю на лежащие на столе три луковицы.

Ничего, труд из обезьяны сделал человека.

А то привык на всем готовеньком. Меня, признаться, порядком достало искать персонал по присмотру за тринадцатилетним засранцем.

Я на Татьяну Михайловну почти молился, но этот проныра и ее довел.

Он недовольно вздыхает, с видом великого мученика тянется к луковице и начинает медленно отковыривать шелуху.

— Нож возьми, чего ты там ковыряешь?

— Детям нельзя давать колюще-режущие предметы, — он все еще пытается огрызаться.

— Так то детям, — язвлю в ответ, чувствуя себя идиотом, — кто недавно убеждал меня, что уже взрослый и самостоятельный? Нож возьми, говорю.

Санек недовольно вздыхает, потом нарочно со скрипом отодвигает стул и идет к ящикам.

Возвращается с ножом в руках. Огромным, бляха, ножом.

— Еще больше взять не мог?

— Какой первый попался, тот и взял.

— Отрубишь себе палец, в хирургию не повезу, сам будешь пришивать, ржавой иголкой.

Смотрю на него предупреждающе, а самого на смех пробивает.

Санек пацан с характером, упертый, даже там, где не требуется. Особенно, где не требуется.

Это у нас семейное.

Вижу, что ему неудобно, и он бы может и рад поменять нож, но просто характер показывает.

Ну-ну.

— И долго ты еще будешь возиться? — заканчиваю с картошкой. — Взрослый ты мой.

— Угу, из тебя тоже тот еще повар, — бурчит себе под нос.

— Ты не борзей.

— У тебя все картошка разная, — кивком указывает на мою “соломку”.

— Так задумано, — вру, не моргнув глазом.

Нет, я в принципе не рукожоп, но кулинария — вообще не самая сильная моя сторона. Некогда мне было учиться, да и непривередлив я, что попадается, то и ем.

— Ага, рассказывай, — он наконец берется за последнюю луковицу, а я смотрю две уже очищенные.

— Это че такое? Ты половину слоев тупо срезал.

— Шелуха прилипла, — говорит как ни в чем не бывало.

— Я боюсь представить, что будет, если дать тебе чистить вареные яйца. Один желток оставишь?

— А ты не давай.

В принципе логично, даже ответить нечего. Меня, тридцатишестилетнего мужика только что сделал малолетка.

— В школе как дела? — меняю тему.

Санек снова вздыхает.

— А ты типа не видел дневник, — язвит засранец.

О, да. Я видел. Оценил и даже поржал. Семь двоек только по одному ее предмету.

— И что делать собираешься?

— Так ты же сам сказал, не исправлять, — припоминает Санек.

— Я не так сказал, я сказал не сразу.

— Почти то же самое.

— Больше ничего мне сказать не хочешь? — наклоняюсь к племяннику.

— Что? — смотрит на меня в упор.

— Ну, например, что-нибудь о родительском собрании?

— Пфф, — фыркает, — ты и так знаешь, в дневнике же написано.

— Написано, но я предпочитаю