Мэг Кэбот - Принцесса на стажировке

– Она входит в группу болельщиц. И ее зовут на Шана, а Лана. И поверь мне, бабушка, в реальном мире, например, в средней школе, быть принцессой – это вовсе не преимущество.

– Ерунда, – заявила бабушка. – Быть особой королевской крови – это ВСЕГДА преимущество.

– Ха! – говорю я. – Скажи это Анастасии. Как вы знаете, ее убили за то, что она была членом королевской семьи.

Но бабушка уже не обращала на меня внимания. Она смотрела куда-то вдаль и бормотала под нос:

– Студенческие выборы… Да, возможно, это как раз то, что нам нужно.

– Я рада, что хотя бы тебя это радует, – сказала я не слишком вежливо. – Потому что, знаешь ли, у меня достаточно других поводов для волнений. Например, я почти уверена, что завалю геометрию. А еще вся эта история с бойфрендом из колледжа…

Но бабушка с головой ушла в свой маленький мирок. Она спросила:

– Когда состоится голосование?

– В понедельник.

Я посмотрела на нее, прищурившись. Сначала мне просто хотелось увести ее мысли в сторону, чтобы она не догадалась насчет Майкла, но теперь я уже не была уверена, что это хорошая мысль. Идея с выборами увлекла ее слишком уж сильно.

– А что?

– О, нет, ничего. – Бабушка наклонилась над столом, сгребла все факсы и выбросила в позолоченную резную корзину для мусора, которая стояла у письменного стола. – Амелия, давай-ка продолжим наш сегодняшний урок. Учитывая обстоятельства, полагаю, будет уместным немного отшлифовать твое умение выступать перед публикой.

Честное слово, неужели мало того, что моя лучшая подруга спятила? Неужели теперь и бабушка сойдет с ума в то же самое время?

8 сентября, вторник, мансарда

День был ужасно длинный, но когда я пришла домой, то есть прямо сейчас, то застала здесь полнейший хаос. Мама качала на руках орущего Рокки и со слезами на глазах пела ему песенку «Моя Шарона», тем временем мистер Дж. сидел за кухонным столом и кричал что-то в телефон.

Я сразу поняла, что что-то неладно. Рокки терпеть не может «Мою Шарону». Хотя, конечно, трудно ожидать от женщины, которая догадалась потащить трехмесячного ребенка на марш протеста, в ходе которого кто-то бросил в окно кафе «Старбакс» мусорный бак, чтобы она помнила, какие песни любит ее сын, а какие – нет. Но при слове «м-м-м-о-о-о-я» Рокки всякий раз срыгивает, особенно если его при этом еще и покачивать, как делала мама, но она, кажется, не замечала, что все ее плечи были испачканы белой кашицей.

– Мама, что происходит? – спросила я. Как будто мало я всякого наслушалась.

– Моя мать! – крикнула мама, пытаясь перекрыть вопли Рокки. – Она грозится приехать сюда вместе с папой, потому что они еще не видела малыша.

– Хм, – сказала я. – Ладно. Только это плохо, потому что…

Мама только посмотрела на меня расширенными, совершенно безумными глазами.

– Потому что это моя мать! – крикнула она. – Я не хочу, чтобы она сюда приезжала.

Это логично.

– Понятно, – сказала я. – Значит, ты…

– Еду туда, – закончила за меня мама, а Рокки добавил в крик еще несколько децибелов.

– Нет, – сказал в телефон мистер Дж. – Два места. Только два. Третий пассажир – младенец.

– Мама, – говорю я.

Я взяла у нее Рокки, стараясь, чтобы он на меня не срыгнул, потому что он все еще плевался, как вулкан Кракатау.

– Ты правда думаешь, что это такая уж хорошая мысль? Мне кажется, Рокки еще маловат для полета на самолете. Вспомни про рециркулированный воздух. Стоит какому-нибудь пассажиру с лихорадкой Эбола или другой болезнью чихнуть, как глядь, весь самолет заразился. А на ферме? Неужели ты не слышала, что в штате Джерси школьники заразились кишечной палочкой оттого, что гладили животных?

– Я готова пойти на риск, – сказала мама, – если это помешает моим родителям приехать сюда. Ты слышала, какой счет за пользование мини-баром нам выставили в прошлый раз, когда твой отец поселил их в «Сохо Гранд»?

– Ладно, – ответила я в промежутках между куплетами «Независимой женщины» (от этой песни Рокки всегда успокаивается, он любит ритм-энд-блюз больше, чем рок). – И когда же мы едем?

– Ты не едешь, – сказала мама, – только мы с Фрэнком. И Рокки, конечно. Ты не можешь поехать, у тебя занятия. А Фрэнк берет свободный день.

Я знала, что все это звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я, конечно, имею в виду не потенциальную опасность для здоровья моего маленького братика, а то, что я могла бы сбежать в Индиану и от школьных выборов, и от возможного разрыва с моим парнем.

Это напомнило мне еще кое о чем.

– Э-э, мам… – Я пошла за ней в комнату Рокки, где она, по-видимому, складывала его выстиранные вещи, когда ее огорошил звонок бабушки. – Можно с тобой кое о чем поговорить?

– Конечно. – Но по маминому голосу я бы не сказала, что она в настроении разговаривать. – О чем?

– Гм…

Однажды она сама сказала, что я могу говорить с ней о чем угодно.

– Мама, сколько тебе было лет, когда ты в первый раз занималась сексом?

Я ожидала, что она скажет «я училась в колледже», но она была так поглощена запихиванием всей одежонки Рокки в один малюсенький комод, что не задумалась над ответом и выдала:

– Боже, Миа, ну, я не знаю… Сколько же мне было, кажется, лет пятнадцать?

А потом она вроде как сообразила, что сказала, потому что она резко втянула воздух, посмотрела на меня, сделав большие глаза, и добавила:

– НО ГОРДИТЬСЯ ТУТ НЕЧЕМ!!! - Наверное, она только сейчас вспомнила, что мне как раз пятнадцать. А дальше она затараторила со скоростью пулемета:

– Дело было в Индиане, там больше и заняться-то было нечем. И к тому же это было лет двадцать назад. Пойми, это были восьмидесятые годы, тогда все было по-другому!

– Привет, – сказала я, потому что я посмотрела абсолютно все серии фильма «Я люблю восьмидесятые», включая продолжение, – Если в то время все носили гетры, это еще не значит…

– Я не это имела в виду! – закричала мама. – Я хотела сказать, что в те времена люди всерьез думали, что Джордж Майкл – гетеросексуал, и что Мадонна останется певицей одного хита. Тогда все было по-другому, понимаешь!

Мне ничего не приходило в голову. Я только и могла, что тупо пробормотать:

– Поверить не могу, что когда вы с папой впервые этим занимались, тебе было пятнадцать лет!

И тут я увидела выражение маминого лица.

– О господи, все правильно! – Она же познакомилась с папой только когда поступила в колледж. – Мама! Кто это был?

– Его звали Венделл. – Мамины глаза приняли такое мечтательное выражение – уж не знаю, потому ли, что этот Венделл был совершенно потрясным парнем, либо потому, что Рокки наконец перестал плакать и стал пускать слюни, обслюнявив эмблему на моем форменном блейзере, и в мансарде в кои-то веки воцарилась блаженная тишина. – Венделл Дженкинс.