Мария Нуровская - Святая грешница

— Хорошо, — согласилась я. И добавила без задних мыслей: — Только он должен хотя бы немного пожить с вами. Ему нужен контакт с отцом…

— Я подумаю об этом, — пообещал ты.

Конечно, я преследовала и свою цель. Потому что почувствовала, что полюбила тебя. Сразу после твоего появления мне захотелось поменять прическу. Я распустила волосы и заколола их за уши. Купила хорошую косметику у тех девиц, которые приходили ко мне на немецкий, и стала подкрашиваться. Едва заметно, только чтобы сапфиры в моих глазах чуть заблестели… Продолжала давать уроки, но тебя это злило. Я делала вид, что не замечаю. Предпочитала иметь собственные деньги. Однажды даже дошло до конфликта, когда ты наткнулся на этих «девиц».

— Кого вы приглашаете в дом? — возмутился ты.

— Если бы не они, ваш сын и я — мы бы оба умерли с голоду, — ответила я, а про себя подумала: «Такой вопрос вы должны были бы задать своей матери».

И уже вечером, когда Михал спал, а я стирала его брючки, ты подошел ко мне. Я не подняла глаз.

— Простите, — тихо произнес ты.

Целыми днями тебя не бывало дома, а появлялся, когда Михал уже спал. Исключениями были воскресенья. В одно из таких воскресений мы вместе выбрались за город. Я сидела напротив вас в деревенской повозке и думала: вот передо мной два самых важных человека на свете — мужчина и мальчик. В этот момент уловила твой серьезный взгляд. Наши глаза встретились.

Мы гуляли по лесу, а Михал радостно носился. Я шла рядом с тобой и ожидала, что произойдет нечто важное.

— Из-за этой прогулки вы потеряете учеников, — сказал тогда ты.

— Найду новых, — беззаботно возразила я вслух, в душе обеспокоенная, что ты отступил и не настаиваешь, чтобы я бросила работу.

Теперь-то я уже знаю, что эти слова тогда не имели никакого значения, потому что дни города были сочтены. Ты говорил так, чтобы просто поддержать разговор. После прогулки по лесу в памяти у меня сохранились наши шаги: широкие — твои и мои, мелкие, с трудом, но все же поспевающие за тобой. Теперь так будет всегда: я буду стараться идти с тобой в ногу, быть по возможности ближе к тебе.

Мое стремление все в подробностях описать, наверное, объясняется желанием рассказать все о себе, о нас…

Июнь подошел к концу. В начале июля, погрузив на бричку два огромных чемодана, мы медленно — лошадь шла тяжело — двинулись к железнодорожному вокзалу. Ты настаивал, чтобы мы взяли как можно больше вещей.

— У меня нет вещей, — сказала я. — Вы, видимо, не знаете, что я ношу одежду вашей жены…

Ты посмотрел на меня непонимающим взглядом, а потом произнес:

— Так возьмите же ее вещи.

— Зимние тоже?

— Да. В чем-то же должны ходить зимой.

«Значит, это будет надолго», — промелькнуло у меня в голове, и я повеселела.

Озабоченно приглядываясь к тому, как вы с кучером закрепляли багаж, Михал важно произнес:

— Папочка, наверное, просядут рессоры.

Ты усмехнулся:

— Рессоры уже давно сели… у нас у всех, а еще как-то едем.

Мы сошли на маленькой станции. Высокая, по пояс, пшеница, растущая вдоль колеи, выглядела как заброшенное полотнище, покачиваясь и меняя на солнце цвета. Я смотрела на нее словно зачарованная. На станции нас поджидала телега с запряженной лошадью, но мы с багажом не помещались в нее. Ты предложил отправить с чемоданами Михала, а нам самим идти пешком. Но мальчик не хотел ехать без нас. Мы шагали по широкой песчаной дороге, по обеим сторонам которой росли липы. За ними простирались поля. Картина — совершенно незнакомая для меня. Я была дитя города, во время каникул родители вывозили меня за границу. Этот вид сразу запал мне в сердце: пасущиеся на пастбищах коровы, картофельные поля и, как живые, качающиеся на ветру колосья.

На полпути мы остановились, чтобы отдохнуть. Михалу захотелось пить. Я достала термос, бутерброды и присела под дикой грушей, уродившей маленькие, кислые плоды. Их полно валялось в траве. Я облокотилась спиной о ствол, и меня захватило удивительное чувство. Мне казалось, будто я веду с деревом безмолвный диалог. Понимая, что это бессмыслица, однако все равно вслушивалась в шепот кроны.

— Пани Кристина, может быть, вы что-нибудь съедите? — спросил ты, а я покраснела. Деревенька, в которую мы прибыли, называлась Нинков и располагалась в живописном месте. Деревянные избы тянулись по обе стороны песчаной дороги. Вокруг зеленели деревья. Впервые в жизни я увидела тутовое дерево, его плоды внешне напоминали чуть розоватый миниатюрный виноград. Деревня кончилась, и мы поднялись на горку. Там, в гуще зелени, стоял деревянный дом с резными окнами и крыльцом. Сначала на крыльце появилась полная женщина в фартуке на бретельках, потом она куда-то исчезла.

— Хорошо же нас встречают, — проговорил Михал.

Но не успели мы подойти к калитке, как увидели направляющегося к нам седого мужчину в пенсне. На нем были рубашка с закатанными рукавами, жилет, который обычно носят под пиджак, и брюки от костюма. Наверное, в спешке не успел надеть пиджак. Он поздоровался с тобой через забор и попросил, чтобы мы вошли с черного хода, потому что эта калитка, по его словам, забита на века. Мы вошли в большой двор, посреди которого был колодец, прикрытый замшелым от старости навесом. Рядом стояло корыто, в нем хозяйничал индюк. Увидев нас, раскраснелся, распушил перья, как будто кто-то его раздул.

— Что это еще за чудовище? — удивился Михал.

— Это индюк, молодой человек, — ответил ему мужчина в пенсне. Потом он все время так обращался к Михалу, как бы забывая его имя. Полная женщина оказалась именно той кузинкой, про которую ты рассказывал. Несмотря на дальнее родство, она чем-то напоминала твою мать, возможно, переполнявшей ее добротой. Странно, но в моей жизни часто встречаются люди как бы одномерные: абсолютно хорошие или абсолютно плохие. Они обделены многими другими человеческими качествами и напоминают мне деревья, не дающие тени. Кузинка твоей матери (седой мужчина звал ее Цехной) проводила нас в комнату наверху, где уже стояли наши чемоданы. Окна комнаты выходили в сад, обнесенный забором, но в заборе были щели, через которые можно было вылезти на дорогу. Как-то я увидела тебя, идущего между заснеженными яблонями. Ты пролез в дыру, так было ближе до станции, не нужно обходить горку. Приехав с нами тогда в деревню, ты хотел тут же вернуться в Варшаву. Родственники насилу заставили тебя остаться на обед, который несколько затянулся. За столом я поймала твой вопросительный взгляд: «Что же будет с нами дальше?» И мысленно ответила тебе: «То, что должно быть». К вечеру кучер запряг бричку и отвез тебя на станцию. Впереди у нас были три встречи, три первых дня любви. Самым важным было последнее воскресенье. Когда ты садился в бричку, а мы с Михалом стояли у калитки, я встретилась с тобой глазами и почувствовала: ты любишь меня так же, как я люблю тебя. Через два дня, во вторник, вспыхнуло восстание. Ты знал, что это произойдет, но не выдал себя ни одним словом. Пообещал приехать в следующее воскресенье, понимая, что это невыполнимо.