Наталия Терентьева - Журавль в клетке

– Я вас не подвезу, но… Неужели вы не боитесь простудиться? Хотя смотритесь просто как рождественская картинка… А… – Он запнулся и с силой выдохнул.

– Почему же вы меня не подвезете, Игорь Евлампиевич? – удивилась Маша.

– Это вы? А… а что вы здесь делаете? – глупо спросил Соломатько и, быстро щелкнув автоматическим замком дверей, приоткрыл дверь.

– Я могу сесть? – спросила Маша, не двигаясь с места,

– Ну конечно! Простите меня, я просто сразу вас не узнал. Куда вы едете?

Маша ничего не ответила и перекинула большую сумку на заднее сиденье.

Они проехали молча несколько кварталов, после чего Маша сказала:

– Я очень давно не была за городом.

– У вас нет дачи?

– Есть. Но я очень давно не была за городом.

– Хотите поехать?

Маша молчала и улыбалась.

И Соломатько тоже улыбнулся и больше ничего не говорил. На выезде из города он еще секунду поколебался, но, посмотрев в профиль на Машу, задумчиво перебирающую пальцами кисти длинного клетчатого платка, решительно повернул в сторону своей дачи. Через какое-то время он стал, постукивая по рулю, тихо напевать мелодию задорной детской песенки, невесть откуда взявшейся в его голове: «Кабы не было зимы в городах и селах, никогда б не знали мы этих дней веселых». Потом спохватился.

– Вам, наверно, режет ухо такое пение?

– Почему? Хорошая песня из мультфильма «Каникулы в Простоквашино», – вежливо ответила Маша. – Вы почти ничего не наврали. Можете петь даже погромче. У вас приятный баритон.

Соломатько кивнул:

– Я знаю.

Веселье, происхождение которого он никак не мог понять, все росло и росло внутри него. «Чушь какая-то, – подумал он. – Наверно, старею. Везти красивую девчонку на дачу и при этом петь песню про какое-то Простоквашино. А в кармане лежит бумажка, которую дал мне Вадик… И я даже не удосужился посмотреть, почему у него были утром такие вытаращенные глаза… Не пришлось бы и мне так же удивиться…» Отъехав от города километров десять, он сказал:

– Мне принесли на вас компромат. Я еще даже не знаю, что именно. Но мой начальник охраны выглядел совершенно сбитым с толку. Хотите, прочитаем вместе?

Маша не удержалась и взглянула на него. Она не поняла, шутит Соломатько или нет. И после небольшой паузы ответила:

– Хочу, конечно. Только не в машине, а когда приедем.

– Разумеется! – Соломатько почему-то не сомневался, что совместное чтение компромата на Машу окажется тоже необычайно веселым занятием. – Кстати, никак не могу называть вас Светланой. Вам совершенно не идет это имя. Кто вас так назвал?

– А отчество идет?

Соломатько в который раз с тем же непонятным радостным удовольствием взглянул на Машин профиль. Она чуть повернулась к нему, и он впервые обратил внимание, что сегодня она ярче, чем обычно, накрасила глаза и губы. Он пригляделся повнимательнее и поймал себя на мысли, что вовсе не уверен, красилась ли она раньше.

С этими соплячками никогда не поймешь… только чувствуешь, как чужая юность брызжет новью намой поляны и луга.– От этой есенинской строчки у него всегда перехватывало дыхание, даже в молодости. Он как будто еще тогда предчувствовал-, как же быстро и бесповоротно наступает пора, когда чужая юность начинает неодолимо манить, пьяня своей – черт ее знает, не поймешь! – то ли вызывающей невинностью, то ли великолепной, наивной греховностью, заставляя забыть и долг, и гордыню, и чувство меры, и чувство самосохранения…

– Отчество… – машинально повторил он. Сильно накрашенная Маша отчего-то показалась ему еще младше, чем обычно. – Да. Пожалуй, идет. Я только забыл, какое оно у вас.

Маша положила на его руку, обтянутую тонкой кожаной перчаткой, свою. Соломатько на миг замер, оттого что невероятное тепло разлилось по грудной клетке. Да, это нормально, это хорошо и знакомо. Затем тепло опускается ниже и радует его еще некоторое время. Сегодня лучше бы подольше. Тепло разрасталось и усиливалось, но вниз не опускалось, застряв где-то на уровне гипотетического местоположения души.

«Так.. – подумал Соломатько, все еще прислушиваясь к тишине в области чресел. – К такой девушке испытывать тихую нежность может либо древний старик, либо законченный импотент, либо лучший друг цвета небесной лазури, либо…» И опять какая-то невероятная, приятная, радостная мысль пронеслась в голове, но он не смог ее поймать. Ему показалось, что Маша о чем-то его спросила. Он снова искоса взглянул на нее и встретился взглядом с двойным дулом обреза.

Он улыбнулся:

– Все-таки куришь? Забавная штучка, но у меня еще лучше есть. Я тебе подарю. Есть, знаешь, такие, в виде… – он замялся, – разных частей тела… рука там и так далее… в виде черепа есть, огонь из глазниц вырывается…

– Долго еще ехать? – спросила Маша и приблизила обрез к его боку.

– Да минут семь, не больше. Ты кури, не стесняйся.

– Ты мне лучше не тыкай, это раз, – тихо ответила Маша. – А два – сиди спокойно, смотри вперед, руки держи только на руле, дернешься – выстрелю. Я стреляю плохо, значит, убью сразу.

– Ты что, с ума сошла? – спокойно спросил Соломатько, но все-таки чуть повернул голову, чтобы рассмотреть, из чего Маша собралась его убивать.

Холодная тяжесть в боку его действительно озадачила, подтверждая серьезность Машиных слов.

– Дай мне сюда ту бумажку! – Маше казалось, что она уже выдала себя с головой, но ей никак не удавалось следовать в точности тому великолепному сценарию, который она очень подробно продумала. – Хотя нет, не надо. Отдашь на даче, вместе с пальто.

– А-а-а… Вот оно что!… Ты догадываешься, что там написано? И ты испугалась? Да, девушка по имени Светлана? Или как тебя зовут на самом деле?

– Меня зовут Маша. Все остальное я скажу тебе позже, когда приедем.

Маша на ходу меняла план, понимая, что если Соломатько прочтет сейчас сведения о ней – то пиши все пропало. Она-то придумала, что он будет к ней приставать и тогда она, пригрозив пистолетом, запрет его в какую-нибудь комнату. Но теперь, когда он в любую минуту мог достать и прочитать злосчастный «компромат», ей казалось, что надо поспешить. А какие еще сведения мог собрать Вадик, кроме как об их близком родстве? И если Соломатько сейчас узнает, что Маша – его дочь, то как ей вести себя дальше – непонятно. И так-то с каждой минутой Машина решимость пропадала…

Человек этот вел себя непредсказуемо и совсем не так, как она планировала. Ей мешала его мягкая ироничность и какая-то неуловимость. Вот сейчас, например, Маша не понимала – испугался ли он и что он сделает через несколько секунд, да и вообще – на дачу ли он ее везет. Или, к примеру, в отделение милиции, где объяснить существование обреза в ее доме будет сложновато. Даже в качестве простого пугача для наглых дачных ворон и гипотетических воров.