Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее

— Толя, ты мне когда-нибудь, наконец, расскажешь, на какой войне ты был?

Он вздохнул и отвернулся.

— Когда-нибудь расскажу. Когда освобожусь от многого, что застряло в душе и пока… — он покачал головой, — часто мне очень мешает…

— В чем?

— Жить обычно мешает. Что-то я стал понимать, чего не понимал раньше. Например, мне очень понятно, что ты рассказала про первое вранье, про маету в душе, про маму… Глупости все это, — он придержал меня за плечо, — в том смысле, что не трагедия. Но что с тобой происходило, понятно. Как скребет и корежит… Но иногда… Когда мне хотелось бы просто радоваться — есть, пить, смотреть футбол, с интересом прочитать газету… У меня не получается. Когда я вернулся, долго не смеялся. То есть я, разумеется, об этом не думал. Но когда однажды меня рассмешили, то я не смог смеяться. Хотел и не мог. Может, это у меня у одного так. У других — по-другому. Там вообще у всех все было по-разному. Кто-то с ума сходил сразу, кто-то постепенно…

— Но кто-то же оставался нормальным?

— Да, наверно, те, кто успел раньше погибнуть… Вообще, сейчас если встретишь нормального человека, но со свернутыми мозгами, скорей всего — воевал…

— Толя, ты совершенно нормальный… — произнесла я и сама не поняла отчего — засмеялась.

— Ага, вот именно. — Он сгреб меня в охапку, покачал на руках, как в люльке, и поцеловал в висок. — Потому и выбрал тебя для совместного проживания. Можно тебя слегка подбросить?

— Нет, уже нельзя.

— Ну ладно. — Он снова поцеловал меня в нелепое, бесполезное место — в макушку.

— Я тебя люблю, — сказала я и почувствовала, что в той самой душе, о которой мы сейчас так много говорили, стало тепло-тепло и чуть больно.

— Ну ты только не плачь. — Он поцеловал меня, как я целую Варьку — в брови, в лоб, в краешек рта, в подбородок.

— Не буду. — Я обняла его, уткнулась в неандертальскую шею, пахнущую сейчас новогодней елкой и весенними ручьями одновременно. — Ты пахнешь Новым годом и весной.

— Хорошо, что не блинчиками, — ответил Анатолий Виноградов и пошел, не спуская меня с рук, в кухню, скорей всего, печь блинчики.

Блинчики любит всю жизнь малоежка Варя. А я всю жизнь их редко готовлю, предпочитая покупать в магазине готовые. Моя страстная любовь к кулинарии с годами поутихла. Я стала кстати и некстати вспоминать Эллу Игнатьевну, преподавательницу из университета, которая читала нам историю дореволюционной России. В то время ей было, наверно, около пятидесяти. Элла Игнатьевна как-то на лекции сказала, что предпочитает написать статью, чем приготовить воскресный обед. Про нее рассказывали невероятные вещи. В советское-то время она умудрилась сменить четырех мужей и при этом остаться членом партии и уважаемым профессором МГУ. Однажды наши остряки, будущие звезды скандальной журналистики, послали ей записку во время лекции: «Не расскажете ли вы, чем отличались яйца в дореволюционной России от нынешних?»

Элла Игнатьевна, чуть нахмурившись, перечитала записку, потом пожала плечами и прочитала ее вслух. В аудитории все замерли. Кто-то засмеялся, на него цыкнули. А профессор сказала:

— Думаю, тем, что у кур мозгов было меньше.

И спокойно продолжила лекцию.

Глава 20

Ехать на киностудию надо было рано утром. Толе пришлось вести Варю в школу, иначе я бы не успела к девяти часам. Потом выяснилось, что время мне назначили просто так, я могла прийти и к одиннадцати, и к часу — сумасшедший дом начинался, как я поняла, часов в семь — актеры, занятые в первой смене, начинали гримироваться в половине восьмого. Аренда павильона стоит столько, что ни секунды нельзя терять в простое.

Я получила деньги, обсудила новые сюжетные повороты для будущих серий, познакомилась с актером, который должен был играть ожившего принца из ассортимента Сонечкиных кукол. Он мне ужасно не понравился в жизни, но я видела его раньше в других работах в кино, и там он произвел на меня самое приятное впечатление.

Как я не люблю разочаровываться, увидев в каком-нибудь непотребном виде актера или актрису, неразрывно в моем сознании связанных с теми героями, которых они играли в кино или в театре! Лучше их не видеть в жизни, ничего о них не читать, и уж тем более не писать…

Сеня Лепко, мужественный, сдержанный, строгий, тонкий, благородный в тех двух-трех главных ролях, где его так удачно выстроили, сейчас кривлялся, кокетничал напропалую со всеми, активно зажевывал вчерашний банкет «Диролом свежая мята», распространяя вокруг себя невыносимый аромат перегоревшей в желудке сивухи и лекарственной травы.

Не люблю мяту, не люблю лицедеев, не терплю невоздержанности, не переношу московского метро в час пик, не люблю сама кривляться, ненавижу, когда кривляются другие… Ой, скорей бы родить!..

Тяжело, на предпоследнем месяце тяжело. Живот становится привычным, не верится, что когда-то его не было и скоро не будет, он привычно давит до еды — непонятно, хочу ли есть, привычно — после еды, скорей прошли бы первые сорок минут после еды, когда она застревает, прижатая животом к позвоночнику… Уже совсем тяжело спать, даже с милым Толей рядом. Никак не ляжешь и не сядешь — живот давит, на боку совсем неудобно — на правом тошнит, на левом — стучит сердце…

Сеня, заметив мой живот и некоторое замешательство при встрече с ним, старался произвести на меня впечатление. Так старался, что через десять минут мне хотелось сказать: «Да, я уже поняла, что зря так критически к тебе отнеслась. Ты — просто замечательный. Не такой, как в кино, но, видимо, добрый дурачок. Только замолчи, пожалуйста!» Но по своей обычной мягкотелости и бесхребетности сидела, кивала, улыбалась и с тоской ждала, когда же придет Антон с режиссером Владиком, мы наметим очередные серии и я упорхну так стремительно из этой цитадели искусства обмана, насколько позволит мне шевелящийся в животе Максим Виноградов. Почему-то с некоторых пор подозрения, что Варькины детские вещи нам не пригодятся — с бантиками и оборочками, — превратились в уверенность. Может быть, виной тому мужчина-врач на УЗИ, который все намекал мне, что не надо ждать девочку, а надо ждать мальчика…

Разговор с продюсером проскользнул мимо меня. Я была больше занята активными движениями в животе. Может, взять машину… Да, конечно, лучше сидеть развалясь на заднем сиденье, пока машина стоит в пробках, чем пользоваться услугами скоростного общественного транспорта, каждую минуту ожидая, что чей-нибудь локоть ткнет малыша в глаз или пусть даже в маленькое плечико… Хорошо, что Варьку не надо возить на съемки — за ней приезжает старая мосфильмовская «Волга», с пожилым водителем дядей Сашей, который при желании может столько рассказать о забытых и полузабытых звездах экрана… Варька мне потом с восторгом пересказывает, путая все и вся…