И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина

Из груди вырвался нервный вздох. Это были опасные мысли. Неверные. Вчера ей чётко указали на место в этой истории, так не надо всё портить глупой влюблённостью. Та, может быть, и пройдет, а вот дружба доктора Ланга то, о чём следовало хорошенько подумать и чем особенно стоило дорожить.

Рене нахмурилась и села, рассеянно оглядываясь по сторонам. Надо было решить, что делать с опозданием, а ещё на всякий случай проверить, куда исчез доктор Ланг. Хотя насчёт последнего закрадывались не самые приятные мысли. Но тут в глаза бросился стул, который оказался неожиданно придвинут вплотную к кровати, на нём обнаружился телефон, а под телефоном – клочок бумаги. Взяв в руки свой мобильный, Рене первым делом убедилась, что будильник отключен. Следующим изучению подлежал бумажный огрызок, где акварельным карандашом было нацарапано единственное слово: «Отгул». Оно протянулось с одного конца до другого, и Рене вглядывалась в него так долго, что изучила, наверное, вплоть до мельчайших подробностей. Например, она видела, где на третьей букве от непривычного нажима треснул, а затем отломился кончик хрупкого стержня. И где карандаш вдруг попал в мелкую выбоину на досках столешницы, отчего едва не порвал бумагу, так что Энтони пришлось передвинуть листок. Ещё было много чего. Твёрдый почерк – значит, руки уже не дрожали; от спешки оказался чуть смазан конец, но при этом виднелась твёрдая точка. Это значило, что спорить бессмысленно.

Откинувшись на подушки, Рене уставилась на полосы света и пробормотала в ответ на такую категоричную благодарность:

– Всегда пожалуйста, Тони.

Остаток утра прошёл в необычной и совершенно несвойственной для Рене лености. Выходные в её работе выпадали так редко, что она давно привыкла планировать их заранее. А потому неожиданно оказавшись вне графика, Рене растерялась и целый час в полудрёме валялась в постели. Вылезать из уютного убежища, где можно было бы окуклиться до весны, отчаянно не хотелось, но непонятная вибрация выдернула из тёплых видений. Первым делом Рене потянулась к собственному телефону, но тот молчал, пока до ушей совершенно явно доносился звук входящего звонка.

Когда звук повторился, Рене с сожалением сбросила с себя одеяло и осторожно коснулась деревянного пола. Жизнь в этом доме приучила сначала пробовать доски кончиком пальца, а уж потом ставить стопу. Но в этот раз можно было не осторожничать. Огромные квадраты солнечного света спустились со стен и теперь грели отполированные половицы. Где-то опять зазвонил телефон, и Рене огляделась.

Далеко идти не пришлось. Стоило ей встать, как она действительно заметила чужой мобильный, который валялся в углу, между ножкой кровати и комодом. Не удивительно, что его никто не заметил. Наверняка в утреннем полумраке Энтони думал только о том, как не переломать себе ноги в тесной квартирке, а не пересчитывал разбросанные после попойки вещи. Рене ухмыльнулась, подняла тоскливо дрожавший аппарат, а в следующий момент едва не запустила тот в стену.

Последние десять лет Рене старательно избегала любых злых эмоций. Она стремилась не спорить и не ссориться, не распускала и не поддерживала сплетни, пыталась во всем и во всех найти что-то хорошее – нечто, заслуживающее уважение или благодарности, – но в этот раз не смогла. С силой стиснув в ладони почти задохнувшийся от вибрации телефон, Рене медленно выдохнула, а потом зажмурилась. Хотелось нажать на кнопку ответа и едко спросить, в точности повторив интонацию Энтони:

– Лиззи? Да кто вообще такая Лиззи?!

Однако стоило вопросу отзвучать в голове, как она ощутила, что произнесла его вслух. Имя рыжей из кардиологии впиталось в стены с такой ненавистью, какой Рене не испытывала уже много лет. Оно словно пришло из другой жизни. С той поры, когда она была ещё маленькой неблагодарной дрянью, закатывала в балетном классе беспричинные истерики и бредила карьерой великой танцовщицы. Перед глазами стало темно. Словно не было наполненной светом комнаты, не было десяти лет и событий в том жутком подвале, что навсегда перевернули для Рене мир. И это пугало. Казалось, будто её затягивает в лабиринт, где нет входа и выхода, а рисунок стен в точности повторяет татуировку с предплечья Тони.«Ты в Лабиринте…»55Господи, как удивительно точно!

Телефон в руках затрепетал в последний раз и затих, Рене открыла глаза. Она медленно перевела дыхание, а потом опустилась на кровать, вглядываясь в экран до тех пор, пока тот не потух. Впрочем, что там можно было увидеть? Имя и набор цифр? Но было забавно, что Энтони успел даже взять номер у чёртовой Лиззи, тогда как у Рене… Её номер дал Фюрст. Сам Ланг ни разу не спрашивал, да, впрочем, у них никогда и не заходило об этом разговора. Как-то так получилось, что они всегда были поблизости. На расстоянии двух палат, операционного стола или длины кабинета. Им не нужно было звонить, каждый и так знал, на месте ли второй, и где именно. Кроме вчерашнего дня.

Но как раз мысли о прошлом вечере толкнули Рене под руку, ибо ничем другим объяснить глупый порыв не получилось. Схватив с кровати свой телефон, она быстро нашла в списке доктора Ланга и, затаив дыхание, нажала кнопку вызова. Ей казалось, что сотовая сеть соединяла бесконечно долго, словно не хотела выдавать тайн абонента. Но тут послышался первый гудок, а аппарат на коленях испустил долгожданную трель. И Рене не знала от чего вздрогнула сильнее. Оттого, что над её номером не было даже имени, или от неожиданно вспыхнувшего фото, которое наверняка было сделано во времена позорных утренних чтений. А может, причина оказалась в музыке. После тишины прошлого звонка, наполнивший комнату голос Харрисона оказался слишком внезапен и ударил под дых. Ведь если Лиззи было уготовано молчание, то «Here Comes the Sun» стала слишком невероятным выбором. Или совпадением. Или… И Рене зажала рукой рот, чтобы не всхлипнуть. Слишком уж много личного было связано с этой незамысловатой мелодией и жизнерадостным текстом. Очень много того, о чём никто не догадывался: профессор Хэмилтон, его лекции, их беседы, операции и смех. Это была его любимая песня, но Энтони неоткуда о таком знать. Верно? Вряд ли они хоть когда-нибудь были знакомы настолько близко, чтобы обсудить свои пристрастия в музыке.

Рене сбросила вызов и закусила губу. Эмоции были странными и противоречивыми, отчего она плюхалась в них,