Долина кукол - Жаклин Сьюзан

не кто-нибудь! И если она набрала несколько лишних фунтов на черной икре, то плевать ей на всех! Ну и что, что неделю надо будет посидеть на диете, задерживая съемку? Потерпят, они же на ее фильмах уже целое состояние сколотили!

Она сидела в гримерной студии и дрожала – вовсю работал кондиционер. Вот уже третий раз за последние пять недель она срывает съемки. И все этот чертов Джон Стайкс. Может, он и в самом деле лучший режиссер на свете, но это еще не дает ему права терзать и мучить ее во время съемок. Она яростно сорвала накладные ресницы и стала намазывать лицо кремом.

– Мисс О’Хара, подождите, ради бога! Ведь потом снова целый час придется гримироваться! – взмолилась гримерша.

– На сегодня работа закончена, – мрачно заявила Нили, стирая грим.

– Но мы и так отстаем…

– Мы? – Нили повернулась к ней. – Это что еще за «мы»? Господи, ну прямо каждый готов примазаться!

В дверь постучали. Это был Джон Стайкс. У него была внешность человека, побывавшего в переделках и закаленного невзгодами, что придавало ему определенное обаяние.

– Давай, Нили, пошли работать.

Она заметила, как обескуражило его ее разгримированное лицо.

– Да, такие вот дела, приятель, – на сегодня все! – Она злорадно ухмыльнулась.

Он сел:

– Ну хорошо. Сейчас три. Будем считать, что сегодня – короткий день.

– Только этот последний дубль ни к черту не годится! – выпалила она.

– А чем он тебе не понравился?

– А ты будто не понимаешь. Все время в кадре крупным планом – только ноги.

– Нили, студия за этот ваш танец платит Чаку Мартину пятьдесят тысяч долларов. Он прекрасный танцор. Что нам прикажешь снимать – его уши, что ли?

– Меня, черт вас возьми! Меня снимайте. И тело, а не ноги – я не поспеваю за ним. Я ведь не такая уж прекрасная танцовщица.

– Ушам своим не верю, – проговорил он, изобразив полное изумление. – Неужели ты способна хоть на минуту допустить, что кто-то может быть талантливей тебя?

– Слушай, Чак Мартин уже тридцать лет танцует в разных шоу на Бродвее. Правда, кроме как танцевать, он ничего не умеет. Он мне в отцы годится. Мне всего двадцать пять, однако помимо танцев я еще умею петь и играть. И пою и играю я лучше других. По части пения со мной никому не сравниться. Никому! А что касается танцев – ну что ж, я не Джинджер Роджерс и не Элинор Пауэлл. А ваш Чак Мартин умеет только танцевать. И танцует почти как Фред Астер. Но всего этого еще недостаточно, чтобы выставлять меня на всеобщее посмешище!

– Если ты все-таки признаешь, что он хорош в танце, то уж позволь нам уделить его ногам хоть пять минут.

– Но картина-то моя! Это я еще в первом своем шоу на Бродвее усвоила – и от хорошего специалиста. Нечего позволять другим кормиться за твой счет. Ну кому он нужен, ваш Чак Мартин? Во всех других моих картинах снимались только мальчишки-статисты.

– Чака лично пригласил сам Босс.

Джон Стайкс закурил сигарету. Нили тоже потянулась за сигаретами. Он поднес ей огня:

– А c каких пор ты куришь?

– Закурила, когда окончательно решился вопрос о разводе. Поняла, что это отвлекает меня от еды.

– Но это нехорошо для голоса, Нили.

– Я выкуриваю в день не больше десятка. – Она затянулась. – Ну что, договорились?

Режиссер взглянул на гримершу.

– Нили, можно c тобой поговорить c глазу на глаз?

– Ну конечно. – Она жестом показала девушке, чтобы та удалилась. – На сегодня хватит, Ширли. Увидимся здесь завтра, в семь.

Когда они остались одни, Джон улыбнулся:

– Я рад, что ты не собираешься прогуливать.

– С какой стати? Ты сегодня посиди, подумай, как завтра отснять эту сцену, чтобы на переднем плане была я, а не ваш Чак Мартин c его ногами.

– Нили, а ты не задавалась вопросом: почему Босс не взял обыкновенного статиста?

– Как же, понятно. Телевидение! Вы тут все из-за него c ума посходили. Если Босс считает, что, пригласив Чака Мартина и заплатив ему пятьдесят кусков, он утрет нос телевидению, – это его дело. Но, прошу прощения, только не за мой счет.

– Нили, твои последние два фильма не окупили себя.

– Не надо! Я читала журналы и видела, какие там приводились цифры. Моя последняя картина дала четыре миллиона сбора, а ведь она еще не шла в Европе.

– Но обошлась она в шесть миллионов.

– Ну и что? По прогнозам «Вэрайети» этот фильм станет самым популярным фильмом года.

– Это точно. И студия заработала бы на нем кучу денег, если бы мы уложились в первоначальную смету – два c половиной миллиона. Пока еще студия держит все цифры в тайне. Но у нас еще не было случая, чтобы производство фильма так сильно превысило установленную смету. Босс боялся, чтобы пресса чего-нибудь не пронюхала. Тогда вкладчики созвали бы чрезвычайное совещание. Он хотел залатать образовавшуюся дыру новым фильмом. На твоем предпоследнем фильме студия тоже потеряла, но не много, а вот на последнем… Детка, небыло еще такой картины, которая стоила бы шесть миллионов.

– У меня был грипп. Люди ведь болеют не по собственной воле.

– Нили, да ты десять дней была в отрубе от снотворного!

– А потом у меня был грипп.

– Ну, я c той картиной не работал, но кое-какие факты мне известны. Ты пьянствовала, обжиралась… и в результате действительно заболела. Но когда ты поправилась, потребовалось еще три недели, чтобы ты сбросила лишний вес. И даже после этого в тебе осталось лишних десять фунтов, и пришлось перешивать все костюмы.

– Ну так и что? Я была в расстройстве. На той неделе окончательно решился вопрос о моем разводе. И еще Сэм Бернс, мой любимый оператор, заболел. А без Сэма я работать не могу. И никаких десяти фунтов лишнего веса во мне не было, я весила всего девяносто восемь. Просто костюмы были такие мерзкие, что я в них выглядела толстухой. – Она замолчала, потом c новой силой обрушилась на него: – Да, и вот еще что – вам придется пригласить другого художника по костюмам. Эти костюмы отвратительны. Тед никогда не позволил бы мне носить такое дерьмо!

– Но у Эллен Смолл девять «Оскаров».

– Ну и пусть для своих «Оскаров» костюмы делает, но только не для меня.

– Нили, ты мне симпатична. И только поэтому я говорю обо всех этих делах c тобой, а не c Боссом. Мне бы не следовало, конечно, спускать тебе c рук сегодняшнюю выходку. Босс, разумеется, узнает, что мы кончили