Ирина Степановская - Экзотические птицы

— Пойдем с тобой, Васечка, поедим и поговорим.

Но произнеся эти слова, она первым делом подошла к окну и осторожно отодвинула занавеску. Черный лакированный «мерседес», поглотив ее дочь, осторожно выруливал со двора.

Отец не видел машины. Молча пройдя за женой в кухню, он встал боком у шкафа и достал откуда-то из дальнего угла бутылку водки.

«Что же она мне такое сказала? — Таня напряженно морщила лоб, вспоминая Мышкины слова во время их единственного пока свидания. — Я еще хотела это обдумать, прокрутить в голове со всех сторон. Как-то странно прозвучали ее слова, когда я спросила, с кем она живет. Ах да, я вспомнила. Она сказала: „В основном с домработницей. Иногда с отцом, когда он задерживается в Москве по своим делам, но вообще-то у него есть и другая квартира“. Вот. Она так и сказала: „Вообще-то у него есть и другая квартира“ — и хотела еще что-то добавить, но, видимо, раздумала. Не добавила ничего. Тогда я спросила, где ее мать. „Она живет за границей“, — ответила Мышка. И все. Больше не было никаких комментариев. Остальная, и большая, часть разговора была посвящена Тине и Ашоту».

Ну, Тину, конечно, жалко, но в принципе в том, что с ней такое произошло, некого винить. От болезни никто не застрахован. А вот Ашот… Ашот… Ну надо же было такому случиться! Он здесь, и в больнице! Когда она уже мысленно попрощалась с ним навсегда, жизнь подсовывает ей снова такую головоломку! Дает новый шанс. Но нужен ли он сейчас ей, этот шанс? Говорят, дорога ложка к обеду… Как ей было плохо без Ашота, как скучно! Как хотелось увидеть его милое подвижное лицо, услышать шутки! Его не было тогда, когда он был нужен. А что теперь? Теперь он помеха к достижению ее цели. Той цели, что наконец-то, хоть и в несколько измененном виде, встретилась ей. А как же любовь? Ведь она не любит Филиппа. А любит ли Ашота? Как узнать, что такое любовь? Никогда она не думала ни про кого: вот за этого человека я могла бы отдать жизнь. Какое глупое понятие — отдать жизнь. Каким это образом? Кровь, что ли, перелить из вены в вену? Или орган какой отдать? И то ли людей таких не встречалось на ее пути, то ли жизнь она свою ценила очень высоко, но такие вопросы никогда раньше не приходили ей в голову. А вот сейчас пришли.

Ашот был в больнице. Лежал без сознания. Ее бы к нему все равно не пустили. Стоять под дверями палаты — бессмысленно. Какая в том польза? Только глазеют все на тебя да сестры гоняют, будто ты главный враг. Но она все равно о нем думала день и ночь, ни на чем больше сосредоточиться не могла. Даже Филипп это заметил, спросил, о чем она думает постоянно. Она ответила, что ее смущает квартирный вопрос. Мол, ее родители представить не могут, что дочь будет жить неизвестно у кого, а не дома. О наличии собственной квартирки на Красносельской Таня благоразумно умолчала. Пусть знает, что она не какая-то там девушка легкого поведения, которая может шляться где угодно и никого не интересует, где она пропадает ночами.

— Рано или поздно все равно придется родителей поставить в известность, — холодно заметил на это Филипп. — Так что чем раньше, тем лучше. Но я знакомиться с твоими родителями не буду. — И по твердой законченности этой фразы Таня поняла, что дальнейшие разговоры на эту тему могут испортить все дело. «Лучше держаться от дома подальше, — решила она, — а то отцу еще может прийти в голову какая-нибудь дикая мысль — например, набить Филиппу морду». Но ее тянуло домой. Особенно к маме. Она не думала, что даже навязчивая, как ей раньше казалось, родительская забота может быть настолько приятной! В самом деле, как чудно, когда кто-то готовит обед, наливает тарелку супа, согревает на батарее тапочки, кладет на подушку сочное яблоко, чтобы доченька съела его перед тем, как ложиться спать. Она так скучала по этой заботе в своем общежитии, где все было так чудесно, комфортно, но все это было в равной мере для всех. А дома — только для нее одной, для любимой дочери…

Они уже выехали на набережную и медленно двигались в потоке других машин вдоль Кремлевской стены, готовясь свернуть на Манежную площадь.

— Как красиво! — сказала Татьяна, но молчаливый и вежливый шофер сделал вид, что не расслышал. «И правда, какие у нас просторы, объемы, какая неповторимая архитектура, какая огромная земля! Ну почему же живем мы так странно, так глупо, так плохо?» — такие вопросы часто задавались на кухне ее отцом и тонули в реве старого холодильника.

«Ну почему же плохо? — усмехалась она в ответ. — Дорогих машин на улицах у нас не меньше, чем в Париже. Грязи, правда, побольше. Хамства побольше. Зато у нас, бывает, нахамят и тут же по доброте душевной примутся обнимать, лобызать, заливать грудь обиженного пьяными слезами, потом просить прощения и в заключение еще предложат выпить».

Впереди белым римским сараем светился Манеж. Пашков дом стоял неприкаянный и облупленный, и Таня подумала, что лучше бы уж он принадлежал мэрии или еще какому-нибудь подобному учреждению, только бы его привели в божеский вид. Она как раз об этом читала статью в самолете. «Если бы в нем устроили Дом приемов, я бы, пожалуй, выглядела неплохо на его фоне!» — подумала она, вспомнив съезд публики на прием в парижскую мэрию. Тут же в памяти у нее мелькнуло лицо Янушки, и Таня фыркнула, вспомнив Янушкины слова в виде присказки: «Ну, ты же не буддистка! Тебе трудно это понять!»

— Почему другим можно, а мне нельзя? — спросила у Янушкиного образа Таня.

— Почему нельзя? Можно, — улыбнулась ей Янушка. — Но это не дает душевного спокойствия.

— А что дает? — усмехнулась Таня, и образ Янушки скрылся из глаз, вытесненный видом Тверской улицы, на которую они только что свернули. Но Таню ничто с этой улицей не связывало, и она снова погрузилась в свои мысли.

«Ашот. Что же делать? Как поступить? Я должна его увидеть. В конце концов, нам есть что рассказать друг другу. Мышка сказала, что сейчас он уже чувствует себя лучше. Стал поправляться, начал ходить. Сегодня вот был у Тины».

. Таня звонила Маше теперь каждый день. Маша отвечала ей тем же. Правда, информацию об отце Маша не выдавала даже по крупицам.

«Экая скрытная девчонка! А с виду не скажешь! Простенькая, скромненькая, несмотря на то что костюм у нее с Елисейских полей».

Таня еще не была у Маши дома, но про костюм спросила в первый же вечер. Они тогда решили зайти в кондитерскую.

— Как тебе наши пирожные? — спросила Маша.

— Слишком большие по весу и жирные, — ответила Таня, не придавая значения вопросу. Она была занята другим.

— Тогда я не хочу жить в Париже, — ответила Мышка. — Я без наших пирожных существовать не могу!

— Тебе костюм, наверное, мама из-за границы привезла? — спросила Татьяна, расхваливая голубую норку на Мышкиных плечах.