Белва Плейн - Рассвет

– Надо с ним повидаться, – сказала Сесилия. – Подумать только, четыре года прошло! Трудно поверить, правда, Лаура?

Да, она представляла, она помнила. Ей было стыдно вспоминать пятнадцатилетнюю девчонку, такую гордую своим повзрослением, кокетничающую своими наманикюренными ноготочками, ведущую глупый и наивный разговор, в то время как ее сердце, неистово бьющееся под бархатным платьем, готово было выскочить из груди навстречу ему.

– Мистер и миссис Элкот приглашают нас на вечер сегодня. По случаю приезда Френсиса. Будут только родственники и друзья.

– Я не пойду, – сказала Лаура, уставившись в свою тарелку.

– Почему? – изумились тетки.

– Я и родственников этих не знаю, да и самого Френсиса почти забыла! – сказала она совсем несвойственным ей раздраженным, даже капризным тоном.

– Это неудобно, Лаура. Он тебя с детства знает. И старый доктор Элкот никогда не забывает послать цветы к твоему дню рождения. Нет, Лаура, ты должна пойти.

Сесилия выглянула в окно и воскликнула.

– Смотрите, развесили японские фонарики! Как красиво! Ты повеселишься, Лаура, и сможешь обновить белое платье, а то лето уже на исходе.

Лаура не знала, как поступить: она почему-то очень боялась увидеть Френсиса, и в то же время хотела явиться ему в своем новом облике. Убедив себя, что ее страхи безосновательны, она сказала теткам, что пойдет. У себя в комнате она надела белое платье, жемчужные бусы, которые ей подарили на день рождения тетушки, и открытые красные туфельки. Посмотрев в зеркало, Лаура осталась довольна собой: она выглядела великолепно. Глаза блестели, шелковистые локоны касались плеч, платье нежно облегало грудь, а от пояса шелковая ткань падала легкими колеблющимися волнами. Лаура радостно улыбнулась от сознания своей привлекательности, непонятный страх растаял.

Они все трое прошли сквозь тот же, теперь еще расширившийся, просвет в ограде из кустарника, и Лаура услышала голоса, среди которых, как ей показалось, звучал голос Френсиса. Он действительно стоял посреди круга гостей, говорил и смеялся. Щеки Лауры запылали румянцем.

Увидев ее, он кинулся к ней с протянутыми руками, повторяя:

– Лаура! Лаура!

Все обернулись в ее сторону. Отвага и бодрость Лауры мигом испарились, и она неловко протянула ему руку.

– О нет! Пожимать руку, мне?! – И он прижал ее к себе в теплом, крепком объятии. Потом он повернул ее кругом, как будто призывая присутствующих полюбоваться девушкой:

– Эта девочка, извините, эта молодая женщина – мой друг с ее четырехлетнего возраста. Лаура, представляю вам моих кузин по линии Монмаутов, – вот Мари, Клер. Это мой дядя Дэйв, – познакомьтесь с Лаурой Пайге. А мисс Лилиан и мисс Сесилия с вами знакомы…

Все родственники были старые или взрослые, с детьми. Младшие дети бегали как кролики по лужайке; старшие скучали или уписывали мороженое за столиками.

– Возьмите тарелку, и посидим в сторонке, поболтаем, – предложил Френсис. – Я должен познакомиться с новой Лаурой; последняя, которую я знал, была подростком в бархатном платье, разыгрывающим взрослую.

– Вы помните?

– Конечно. Вы были очаровательны. Просто очаровательны. Потом я получал письма и думал:

– Теперь ей семнадцать, она уже сформировалась. Теперь – восемнадцать, она перестала расти.

– Вы рассматриваете меня как медик.

– Но это было так?

– Да, так.

– Ну, рассказывайте о себе. Вы получите степень в будущем году, а потом?

– Буду давать уроки игры на фортепьяно и совершенствоваться в музыке.

– Если не выйдете замуж и не начнете растить детей.

Лаура почувствовала, как кровь прихлынула к ее сердцу; она побледнела, потом снова залилась румянцем.

– Пока я это не планирую. – Закрыв эту тему, она спросила оживленно: – Ну, а вы? Покончили с Бостоном, Калифорнией, Индией и прочим?

– Да, окончательно. Осяду в Нью-Йорке, начну частную практику с компаньоном-врачом. Буду одновременно работать в больнице.

– Итак, с путешествиями покончено, – повторила она с натянутой улыбкой, ожидая… Чего же? Она сама не знала.

– Да уж пора мне осесть на одном месте, не правда ли?

– Да, конечно.

Легкий ветерок раскачивал над ними японский фонарик. На лицо Френсиса набегала легкая тень, в которой четко обрисовывались тонкие очертания его подбородка и приподнятых кверху уголков губ. Эти словно улыбающиеся линии его рта противоречили меланхолическому выражению его темных, осененных густыми ресницами глаз. Откачнувшийся фонарик осветил верхнюю половину его лица, и Лаура увидела, что он смотрит на нее задумчиво.

– Рядом с вами я чувствую себя стариком, – сказал он.

– Как это? В тридцать пять лет? Он покачал головой.

– Наверное, это потому, что я знал вас с раннего детства. Не так много лет, как много перемен. Я гляжу на вас и не верю, что вы были ребенком, которого я учил читать; девочкой, которая неумело играла со мной в теннис. А теперь…

– Ты монополизировал Лауру, – сказал подошедший к ним доктор Элкот, – а у меня к ней просьба. Поиграйте нам, дорогая, что за вечер без музыки?

Разговор прервался в самый волнующий момент, но Лаура бодро ответила:

– С удовольствием. А что сыграть?

– Может быть, джазовые мелодии?

– Постараюсь. Но я еще только учусь, и никто меня не приглашал с концертами в Новый Орлеан.

– Ну, вы скромничаете. А вот наш инструмент расстроен, к сожалению…

Музыка донеслась до лужайки, и некоторые гости, взрослые и подростки, зашли в комнату послушать, но скоро заскучали и вернулись в сад. В гостиной остался только Френсис; он стоял у пианино, глядя на Лауру. Он смотрел в ее лицо, а не на пальцы, бегающие по клавишам… она вдруг перестала играть.

– Вы устали? – ласково спросил он.

– От джазовых мелодий. Я их не люблю. И они не подходят к этой ночи.

Ночь была полна звуками голосов, шуршанием листьев, тихим стрекотом сверчков и цикад.

– Кажется, Генри Джеймс сказал, что «субботний вечер» – два прекрасных слова в английском языке. Может быть, «субботняя ночь» – тоже, – сказал Френсис.

Тогда я сыграю «Маленькую ночную серенаду»!

– Чудесно!

Пальцы ее бегали по клавишам, а он стоял, задумчивый, вертикальная морщинка пролегла между бровей. И в такт музыке в голове ее настойчиво звучал вопрос: «Что же будет? Что же будет?»

Она доиграла, и он сказал:

– Это было прекрасно.

– Нет, нет, я плохая музыкантша. Когда вы к нам придете, я заведу вам пластинку, и вы поймете разницу.

– Может быть, и так, ведь я не музыкант. Но вы тронули мое сердце, и с меня этого довольно.