Это не любовь (СИ) - Шолохова Елена

Но не в этом суть, а в том, что у всех кто-то есть. Все с кем-то, а она – одна.

Летом это её не тяготило, а сейчас изрядно добавляло мрачных тонов к разгулявшейся депрессии. Была даже мысль с кем-нибудь замутить, просто чтоб развеяться. Однако и знакомиться тоже не тянуло.

22

Весь четверг кто-то упорно названивал, но Юлька тоже упорная – не отвечала. Вызовы с незнакомых номеров она и в лучшие-то времена не часто принимала. Однако в пятницу, буквально с половины восьмого телефон вновь стал надрываться. Спросонья, не разлепляя глаз, Юлька взяла трубку. И это оказалась староста группы, Любка Золотарёва.

– Аксёнова, ну наконец-то! До тебе не дозвонишься. Ты там как вообще? Жива-здорова?

– Тебе чего? – буркнула Юлька, жалея, что забыла отключить звук.

– Ничего. Тебя в деканат вызвали. Сегодня в двенадцать тридцать должна явиться. Если болела, бери справку…

Юлька отключилась. Она и правда ведь болела, и до сих пор болеет. Не телом, а душой. Ей же плохо, значит – больна. Но в деканате этого не скажешь. И не пойти нельзя.

Роман Викторович Волобуев, декан, известный самодур. Не явишься – воспримет как личное оскорбление и всё сделает, чтобы вышвырнуть.

У деканата подпирали стенку ещё два лоботряса с одинаково тоскливыми лицами. Тоже, видать, отличились.

Волобуева побаивались у них и безгрешные. Те, кто у него учились, шли на его пары, как на Голгофу. А уж те, кого он вызывал к себе на ковёр за провинность, больше напоминали мучеников накануне казни. А всё потому что выволочки он делал такие, что и заикой можно остаться. А если уж совсем не в духе, мог подать ректору на отчисление несчастного.

Вот все и тряслись, гадая, в каком декан настроении. И если бы не спасительная хандра, Юльку тоже потряхивало бы.

Парней разбирали первыми. Из-за плотно закрытой двери доносился раскатистый бас Волобуева. Отчитывал он с душой, обстоятельно, долго, так что придётся ждать и ждать. С другой стороны, израсходует гнев на них – ей меньше достанется.

Так и получилось – Волобуев выглядел усталым и не столько злым, сколько раздражённым.

– Аксёнова? Почему столько пропусков?

– По семейным обстоятельствам.

– Месяц, считай, прошёл, а тебя некоторые преподаватели в лицо ни разу не видели. Скоро аттестация, и ты её не пройдёшь. Положеньице у тебя зыбкое. А завалишь вторую аттестацию – отчислим за академическую неуспеваемость. Даже до сессии не допущу. Ясно?

Аксёнова кивнула.

– Ступай, – небрежно махнул он рукой.

Не то чтобы Волобуев напугал её, но уже и самой захотелось наконец встряхнуться. Надоело киснуть и страдать. Не в её ведь это духе.

23

С понедельника Юлька первым делом решила всерьёз взяться за учёбу. Взяла у одногруппниц конспекты, все выходные старательно переписывала до немоты в руке. Ни черта, конечно, не запомнила, только всё перемешалось в голове.

Её замечательный порыв чуть на корню не сгубила Изольда. Раньше она всегда срывалась на Рубцовой – чего, кстати, тоже никто понять не мог, Рубцова же отличница круглая. Ну а тут эта мегера ни с того ни с сего вызверилась на Юльке.

Юлька попререкалась, но вяло, потому что половину тирады попросту не поняла – Изольда на паре говорила исключительно на английском. Однако по выражению лица и тону догадалась, что та говорит гадости.

Вторник прошёл как по маслу, а в среду она уже занервничала. Потому что в среду второй парой – лекция у Анвареса.

Мелькнула малодушная мысль не пойти, но пошла, больше назло себе. Когда это она пасовала перед трудностями?

Проскользнула, не глядя, в конец зала, спряталась за чьей-то широкой спиной. А потом пожалела, когда вслушалась. Умел он рассказывать, стоило признать этот факт. Говорил, вроде, не самые увлекательные вещи, но так, что хотелось слушать, хотелось знать, что будет дальше. И видеть его хотелось при этом.

Как-то не вязалась его вдохновенная речь с образом холодного сноба.

Юлька ёрзала, пыталась выглянуть из-за плеча верзилы, за которым поначалу нашла укрытие. Она бы и пересела, да Анварес собрал аншлаг – ни одного свободного места поблизости.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он оборвался довольно резко, словно спохватился – и действительно украл почти пять минут от перемены, но никто и не пикнул. Сидели, молчали. Точнее, молча слушали. Затем засобирались, медленно, будто потихоньку приходя в себя от его чар.

Юлька хотела прошмыгнуть незаметно, но, проходя мимо лекторской кафедры, не удержалась – метнула торопливый взгляд и напоролась на его ответный. Щёки тотчас полыхнули румянцем, она закусила губу и поспешно покинула аудиторию.

* * *

Четверг прошёл в ожидании пятницы, одновременно томительном и тягостном. Ощущения свои она не анализировала, не задумывалась, с чего вдруг так.

Только вот семинар Анварес вёл иначе, чем лекцию. Это чувствовалось сразу. Там он был поэт, тут – инквизитор. Там – горел страстью, тут – пронзал арктическим холодом.

На Юльку не обращал никакого внимания. Если и смотрел, то равнодушно, как на пустое место. Совсем не так, как накануне, после лекции. И не так, как тогда, в торговом центре.

Дважды спросил кое-что по одной из прошлых тем. Она не ответила. Вспоминались отдельные обрывки – переписывала же конспекты двух его лекций, которые пропустила, но то или не то – сомневалась. Поэтому молчала, считая, что лучше вообще ничего не сказать, чем сморозить чушь.

В конце семинара Анварес буквально пригвоздил её ледяным взглядом и бесстрастно произнёс:

– Смею надеяться, на следующем семинаре госпожа Аксёнова не только почтит нас своим присутствием, но и начнёт хотя бы мало-мальски думать.

Слова его прозвучали очень унизительно. Считай, дурой обозвал. У Юльки возникло ощущение, будто он прилюдно отвесил ей пощёчину. В груди заколотилась обида.

– Я, господин Анварес, всегда думаю, – огрызнулась она.

– В таком случае, – надменно, краешком губ улыбнулся он, – буду надеяться, что вы до чего-нибудь всё-таки додумаетесь и разродитесь наконец мыслью.

Юлька взглянула на него с ненавистью. Какого чёрта он при всех её оскорбляет? Подумаешь, не смогла ответить на его вопросы – это что, повод вести себя как сволочь и смешивать человека с грязью?

До конца пары оставались считанные минуты, но и их высидеть она теперь не могла. Схватила свой рюкзак и демонстративно покинула аудиторию.

24

Слова Анвареса зацепили её гораздо больше, чем того хотелось бы. И что самое неприятное – терзало её не столько его изящное хамство, сколько сам факт, что он считает её, очевидно, дурой.

Ну и пусть – говорила себе. Не плевать ли, что там думает про неё этот самонадеянный хлыщ?

Однако, оказывается, не плевать. Как она ни заглушала в себе это зудящее, навязчивое чувство, оно лишь свербело ещё больше. Хотелось, прямо до невозможности, чтобы он изменил своё мнение.

Она ведь не дура на самом деле – в школьном аттестате всего три четвёрки: по алгебре, геометрии и физике. А литература и вовсе была излюбленным предметом.

Так что – нет, она ему докажет, что он поспешил с выводами. К следующему семинару хорошенько подготовится и продемонстрирует, как он сам выразился, «мысль».

Почему её так волнует отношение Анвареса, Юлька старалась не задумываться. Ну волнует и волнует. Это же нормально, когда хочется, чтобы о тебе были лучшего мнения.

Притом если бы её кто-нибудь спросил, как сама она относится к нему, то Юлька без колебаний ответила бы, что терпеть его не может, что он её бесит этой своей заносчивостью и дурацкой чопорностью, да и просто так бесит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Следующую неделю она не только присутствовала на парах, но и слушала, конспектировала, вникала. Посещала даже те лекции, на которых не отмечали.

И уж с особым тщанием она готовилась к пятничному семинару по зарубежной литературе. Буквально наизусть выучила лекцию Анвареса, прочитала дополнительно несколько литературоведческих статей на тему, кое-какие фразы даже выписала себе в виде плана. В общем, явилась во всеоружии.