Несмеяна для босса - Алёна Амурская

Горечь поднимается изнутри, тяжёлая, как ржавчина, и оседает на языке. Это не просто ревность. Это ревность, умноженная на мою вину. Потому что я… только я сама всё испортила. И он, похоже, принял это быстрее, чем я успела осознать.

И всё. Этого достаточно, чтобы мир внутри меня треснул.

Я ещё пару секунд стою в проёме, глядя, как она что-то шепчет ему, чуть склоняясь ближе, и как её пальцы задерживаются на его лбу, так мягко и интимно… словно это касается только их двоих, а весь мир подождет.

Внутри, прямо под рёбрами, что-то начинает мелко дрожать, словно в меня забросили пригоршню острых стеклянных осколков, и они теперь царапают изнутри при каждом вдохе. Хочется развернуться и уйти, но ноги будто приросли к полу. И я вынуждена ещё и ещё раз впитывать в себя эту картинку: он… такой большой и сильный… и рядом она, эта изящная фарфоровая куколка, которая в разы легче меня и, наверное, пахнет дорогим парфюмом и утренним кофе, а не уличной пылью и больничными коридорами.

Мысль врезается в голову как удар: ему с ней точно будет проще.

Она лёгкая. Она не тащит за собой шлейф из проблем, угроз, бегства и недомолвок. Она, в отличие от меня, не исчезает из больницы посреди ночи, не встречается с полубезумными врагами его корпорации, не вечно “подумает, сбежит и потом расскажет”. Она, наверное, говорит всё сразу, и он слышит её. Они понимают друг друга без этих бесконечных пробежек по кругу, которые продолжаются у нас снова и снова, как будто мы оба прокляты судьбой.

Где-то в глубине сознания мелькает глупый голос маленькой наивной девочки: ну и что, что он позволяет себя гладить по лицу так близко? Может, он просто устал. Может, он думает о тебе прямо сейчас…

Но этот голос быстро тонет в глухом, вязком болоте убеждённости: нет, он просто отпустил. Перестал ждать. Перестал верить, что я когда-то выберу остаться.

Мне даже становится мерзко от самой себя. От того, что я смотрю на него с такой жадной, жгучей ревностью, как будто имею право. Кто я ему теперь? Никто. Девчонка, которая слишком много раз подставляла его под удар своим упрямством, а потом сбежала, даже не дав объясниться.

Где-то внутри рвётся истеричный порыв подойти, схватить его за руку и сказать, что всё не так, что я… что я скучала, что не хотела всего этого. Но этот порыв тут же захлёстывает холодной волной страха…

А что, если он скажет, что и правда всё? Что поздно? Что это место уже занято?

Я разворачиваюсь, будто выдирая себя из липкой смолы, и иду прочь.

Не помню, как оказываюсь в коридоре, как прохожу мимо лифта, выбираю лестницу, чтобы не встретить никого по пути. Колени странно подгибаются, и шаги выходят медленными, волочащимися, как у человека, который несёт на плечах мешок с мокрым песком.

Когда я вхожу в кабинет Батянина, мне кажется, что я старше лет на десять, чем утром. В голове только одна мысль: всё пропало. Я окончательно потеряла его. И в этот момент я даже не знаю, что больнее.

Потерять Артура или признать, что в этом есть моя прямая вина.

Глава 52. В команде с папой

Я закрываю дверь кабинета с той осторожностью, с какой закрывают шкаф, за которым прячется что-то тёмное. На секунду прислоняюсь спиной к прохладной панели, ловя дыхание и пытаясь не вслушиваться в собственный пульс.

Здесь, у подножия маленькой межъярусной лестницы, тише, чем в приемной. Ровное гудение кондиционера, приглушённый свет, а сверху виднеется стекло с видом на серое декабрьское небо. Переведя дух, я медленно поднимаюсь наверх с чувством тяжелой пустоты внутри.

Батянин сидит за столом и не двигается. Только поднимает на меня взгляд, и мне кажется, что за эти две-три секунды он успевает прочитать во мне всё. Лёгкую дрожь в пальцах, ту самую… нелепую пустоту под рёбрами, что остаётся после проваленного прыжка, и тугую занозу где-то в горле, от которой хочется кашлянуть, но нельзя.

Он не говорит “Сядь”, не спрашивает “Ну что?”... вообще ничего не требует. В его молчании нет ни капли холодного начальственного, наоборот. Оно как мягкое полотенце, которым накрывают, когда трясёт.

Он просто есть.

Спокойный, собранный и невероятно уравновешенный для отца, который час назад принял на себя удар моего дочернего презрения и вытащил из настоящей чёрной дыры. Вот только в плечах у него какая-то еле заметная зажатость. Как у человека, который всю ночь таскал мебель, и теперь растягивает оставшуюся выдержку дозированно.

- Я передумала, - слышу свой тихий, какой-то чужой голос. - Не буду с ним пока говорить.

Батянин некоторое время пристально смотрит на меня.

- Это твоё право и твоя жизнь, - отвечает он наконец. - Я никогда не буду вмешиваться в твои личные дела, Яна. Если только прямо сейчас тебе не понадобится мой совет. Пока скажу лишь одно: я приму любое твоё решение и дам тебе лучшее прикрытие из всех возможных.

Сглотнув ком в горле, я киваю и оставляю его прозрачный намек посоветоваться с ним без ответа.

Он отводит взгляд как-то устало, словно успел за этот миг переставить внутри себя сразу несколько тяжёлых ящиков с ярлыками “позже”, “важно”, “сначала - безопасность”. А затем плавно переводит тему:

- Тогда давай о главном. У нас есть время… но его меньше, чем хотелось бы.

Я делаю шаг, второй, сажусь на край стула напротив. Не впритык к столу, оставляя между нами ладонь воздуха, где всё ещё висит невысказанная фраза: “Я не готова откровенничать”. Батянин не может этого не заметить и переходит на ровный, нейтральный тон.

- Герман остался без своей пешки, - говорит он. - Глеб теперь там, где его место - строгий режим, под боком соседей, которые быстро объяснят ему цену его привычкам. Там умеют “перевоспитывать” таких, как он. Без всяких курсов и лекций. А здесь нам он мешать больше не будет.

Моё сердце делает слабый рывок в груди. Чувство мрачного мстительного удовлетворения наполняет меня при мысли о том, что жирный урод, главный кошмар моей юности теперь сам познает на своей шкуре то, что вытворял с невинными и слабыми жертвами своей грязной похоти.

- А самого Германа не арестовали случайно?.. - с надеждой спрашиваю я.

- Нет. Когда наряд подъехал к его даче, он уже ушёл, -