Поэма о Шанъян. Том 1–2 - Мэй Юйчжэ

Я подошла к выходу, молча остановилась, затем развернулась и хотела было пойти во внутренние покои, как вдруг сквозняк колыхнул мои одежды. Я повернулась и взглянула во двор. Лето стремительно вступало в свои права. Порывы ветра гоняли в воздухе лепестки весенних цветов. Сорванные лепестки были так же несчастны, как судьба краснощекой красавицы.

Она вынуждена была жить не свою жизнь, идти не своей дорогой, встречаться не с теми людьми – не с теми, с кем ей хотелось бы.

Безусловно, существуют и те, кто может с радостью принять свою судьбу и прожить долгую счастливую жизнь. Жаль только, что сердце человека обычно выше облаков, а жизнь тоньше листа бумаги [112]. Но были и те, кто вынужден всю свою жизнь пробираться через тернии, стараясь выбраться на новый путь или вернуться назад, к прежней жизни, полной невзгод.

Я медленно пошла вперед во двор, и все, кому я попадалась на глаза, тут же склоняли головы. Позади ступали несколько служанок – они боялись даже вздохнуть. Увидев, с какой легкостью я прогнала из резиденции двух некогда влиятельных женщин, они лишний раз боялись подойти ко мне.

Поначалу, стоило мне только попросить что-то, как все охотно отзывались и спины гнули, но теперь, глядя на меня, все испытывали благоговейный трепет, страшились моего каменного сердца и тирании…

Я никогда не была добрым человеком, с рождения в моих жилах текла ледяная кровь самого крупного и влиятельного дома Поднебесной. Отныне никто не посмеет пренебрегать моим достоинством или не подчиниться моим желаниям. Сяо Ци не увидит, как его жена и наложницы соперничают за его благосклонность. Моя фамилия и кровь, текущая в моих жилах, не позволяли мне так опозориться. Как женщина из рода Ван, я не могла принять мужчину, которого со мной разделял кто-то еще. И теперь я хотела узнать, как Юйчжан-ван, главнокомандующий и великий полководец, мой муж, ответит на мои решительные действия.

Под столом валялись клочки скомканной бумаги – ни на одном листочке не выведено и штриха. С другой стороны были изображены пейзажи древних лет: павильоны на воде, террасы, беседки, лазурная густая листва банана-бацзяо [113] и цветущее вишневое дерево. Застыв, я глядела на беспорядочные кляксы, но мысли в голове никак не могли найти покой.

Пятый лунный месяц, время наслаждаться вишней…

В тени вишни, вкушая плоды,

Ярко-красные, розовые едва,

Юноша предпочитает ягоды незрелые,

Чтобы всегда видеть улыбку сестрички Бо.

Эти строки напевали столичные девушки и юноши. Тогда и у меня был юноша, который делился со мной вишней.

Я витала в облаках. Запястье дрогнуло, и тяжелая капля туши скатилась с кончика кисти и растеклась по бумаге.

– Опять…

Я выпрямилась, отложила кисть и тихо вздохнула.

Книги способны утешить сердце, написание картин – успокоить дух. Но спокойнее не становилось, то, что вышло из-под кисти, отныне безвозвратно испорчено чернотой туши. Я проводила за закрытыми дверями целые дни, отдавая всю себя каллиграфии и живописи. Окружающие меня люди думали, что я была довольна жизнью и что я, наконец, успокоилась.

Но только одной мне было известно, что я на самом деле чувствовала – радость или гнев.

Я выгнала наложниц за порог, а мужу было как будто все равно. Неважно было все, что я делаю. Несколько дней прошло, а Сяо Ци ни разу об этом не заговорил со мной. Было ощущение, что все забыли о моем поступке. Будто камень кинули в глубокий пруд, и он утонул.

За последнее время мы с Сяо Ци не перекинулись и парой слов. Он иногда навещал меня, но всегда ненадолго. Пару дней назад он пришел ко мне поздним вечером – я уже собиралась ложиться спать. Он видел, что в моих покоях горят свечи, – я опиралась об изголовье кровати и читала книгу. Сяо Ци не позволил служанке сообщить о его визите, постоял немного за порогом, а затем ушел.

Но какое-то время он все же простоял снаружи. Я знала об этом. Пусть Юйсю и не решалась доложить мне, ее взгляд был направлен в его сторону. Притворившись, что я ничего не заметила, я погасила свечу и легла спать.

Он ждал, что я первая заговорю с ним и все объясню.

Я сидела под окном, смотрела на смятую бумагу и разведенную тушь. Я и не заметила, как солнце уже село и начало темнеть.

Юйсю заботилась, чтобы мне вовремя приносили еду. За эти дни мы лучше узнали друг друга, она набралась храбрости, стала более смышленой и аккуратной. Для пятнадцатилетней девочки она очень быстро схватывала новые навыки. Меня охватила жалость – что же ей пришлось пережить, чтобы так быстро всему учиться?

– Все, идите, я справлюсь, – строго сказала Юйсю и отослала служанок.

Я удивленно посмотрела на нее – оглядываясь по сторонам, она открыла короб с едой.

– Ванфэй! Тут есть кое-что, что очень вам понравится! – Она широко улыбнулась, вздернув кончик аккуратного милого носика, а края ее красивых глаз чуть изогнулись.

Я почувствовала сильный запах вина. Я чуть нахмурилась, затем пораженно заметила:

– Ты достала вино!

– Только тише, никто не должен узнать об этом!

Юйсю тут же посмотрела на дверь, чуть прикрыла рот и сказала:

– Я из кухни его украла.

Она так забавно выглядела – я не сдержалась от смеха. Никогда в жизни я не пила ворованного вина – это звучало очень увлекательно.

С того дня, как я оказалась в Ниншо, я страдала от травм и болезней – лекарь неоднократно повторял, что мне не стоит притрагиваться к вину. Сейчас мне уже стало гораздо лучше, раны зажили, но я до сих пор не сделала и глотка вина. Когда же я почувствовала его терпкий запах, цветы сердца моего бурно расцвели и грусть отступила.

Служанки ушли, мы с Юйсю направились в сад, уселись среди цветов, и я заставила ее тоже выпить со мной. Как оказалось, Юйсю была жадна до чарки – жар прильнул к ее щекам, она быстро захмелела и стала говорить больше.

Юйсю рассказала, что ее отец сильно пил, часто бил и ругал ее.

– Где сейчас твой отец? – подпирая голову кулаком и чуть нахмурившись, спросила я.

Вино немного ударило и мне в голову.

– Он давно умер, мама тоже…

У нее слегка заплетался язык. Девушка оперлась на садовый столик.

– Иногда мне кажется, что отец снова будет ругать меня… а теперь я совсем одна…

С грустью на сердце