Когда мы были осколками - Акация Блэк

миллионы людей проходят через подобное ежедневно, и большинство принимает эти бесценные моменты как должное. Раньше я тоже не ценил любящую семью, место, где чувствовал себя в безопасности, сестру, считавшую меня лучшим старшим братом на свете. Я долго капризничал, когда мама звала меня ужинать. Мне больше хотелось продолжать гонять в баскетбол на улице или разучивать песню на гитаре. У меня была простая и счастливая жизнь, пока однажды все не изменилось.

В тот день я, радостный, вышел из школы, собираясь рассказать папе, что наконец смог взять аккорд на гитаре. Но нашел дома только заплаканную и пьяную маму, которую только что бросил отец. Я сначала не поверил – ведь всем было очевидно, как сильно он любил ее. И потом, мой папа, мой герой, ловивший плохишей и сажавший их в тюрьму, наш защитник, не ушел бы, не попрощавшись с нами, не оставив способа найти его. Он клялся, что любит играть на гитаре и разучивать любимые песни со мной. Я все еще не верил, когда закрылся у себя в комнате и стал повторять самые трудные аккорды, чтобы он гордился мной. Не верил, когда на следующее утро меня разбудил плач Чарли, которую я нашел лежащей во вчерашней одежде в промокшей из-за мочи постели. Не верил, пока собирал нас в школу и готовил завтрак, потому что у мамы не было сил встать. Не верил, когда мы сидели на крылечке и ждали, что он отвезет нас в школу, как раньше. Не верил, когда встревоженная соседка миссис Эплби разбудила нас после того, как мы задремали на том же крылечке. Мама так и не вышла из спальни, а папа так и не приехал за нами. Я хорошо помню момент, когда наконец в это поверил. Его гитара больше не висела у входа, и в этот момент семилетний я ощутил такую боль в сердце, будто его прижгли каленым железом. Папа нас бросил. Папа нас больше не любил.

Увеличиваю скорость и наклон дорожки, пока мышцы не начинают гореть. Легкие не выдерживают, а живот скручивает тошнотой. Это воспоминание слишком яркое. Его уход оставил незаживающие раны. Я вырос, думая, что любовь ничего не значит, что все однажды уходят и что я никогда не буду достаточно хорошим, как бы послушно себя ни вел. Мать пила целыми днями. Я один занимался Чарли, пока три месяца спустя мама не привела в дом Майка. Она снова начала улыбаться, и я был рад, что она вернулась к жизни. Я снова стал ее маленьким принцем. К несчастью, ее новый король оказался последним ублюдком.

Рядом руками машет Маттео. Делаю вид, что не замечаю его, и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Дыхание становится тяжелее. Когда он хмуро встает передо мной, я постепенно уменьшаю скорость, пока дорожка не останавливается. Затем вынимаю из ушей AirPods и полотенцем промакиваю залитое потом лицо.

– Ты взлететь пытаешься?

Что-то пробормотав в ответ, направляюсь к силовым тренажерам.

– Смотри-ка, ты в хорошем настроении сегодня, это что-то новенькое, – издевается он, идя за мной.

– Трудный день.

– Еще и ответ не односложный? Матерь божья, значит, скоро земля разверзнется. Мадемуазель, – останавливает он проходящую мимо девушку, – если сегодня вечером вы умрете, то знайте, что это он во всем виноват. Держитесь подальше от тяжелых предметов мебели.

Рыжая смеряет его презрительным взглядом и уходит. Ее можно понять.

– Да прекратишь ты предвещать незнакомкам скорую смерть или как?

Я бью кулаком ему в плечо, но этот придурок только ржет и клянется, что до конца тренировки получит ее номер. И я ни секунды в этом не сомневаюсь. Кладу полотенце на скамью для жима лежа и вытягиваюсь на ней, упираясь ногами в пол. Маттео для подстраховки встает за мной, и я беру штангу.

– Сто восемьдесят кило, чувак, ты уверен?

– Ага.

– Готов?

Вместо ответа просто киваю. Такой вес я беру впервые, но мне хочется, чтобы стало больно. Первые повторения даются легко, но на шестом жжение в напряженных мышцах начинает меня бодрить. Делаю вдох и, аккуратно опустив штангу до груди, морщусь от боли, но вздыхаю с наслаждением. По венам бегут эндорфины. Несмотря на ускорившееся сердцебиение, чувствую кайф. После восьмого повторения останавливаюсь, и мое место занимает Маттео, сняв со штанги тридцать кило.

– Сам расскажешь или из тебя клешнями придется тянуть?

– Вы бы с Луной поладили, – говорю я себе под нос.

– Чего?

Закатываю глаза и повторяю.

– Вы с Луной поладили бы. У вас какие-то свои выражения, так никто больше не говорит.

– А. Мне как раз было интересно, обсудим ли мы Луну.

– Нечего там обсуждать.

– Не соглашусь. Мы же все-таки о любви всей твоей жизни говорим, о ПРОСТО Луне. Когда мы с тобой познакомились, на тебя без слез было не взглянуть. И все из-за нее.

– Не только, – напоминаю я, глядя ему в глаза.

– Прости, ты прав. Я просто хочу сказать, что она сильно ранила тебя. Ты мог говорить только о ней. Помнишь, ты мне как-то вечером заявил: «Зачем вообще дышать, если я не могу дышать с ней одним воздухом?» Я тогда таких кирпичей наложил, чувак.

– А кто сказал, что это про нее?

Убираю штангу на место и разминаю плечи, чтобы сбросить напряжение. Маттео смотрит на меня так, будто я держу его за дурака. А я и держу. В тот вечер меня накрыло жестким бэд-трипом[17]. Это был день рождения Луны, с нашего отъезда прошло два года, и от тоски по ней я слетел с катушек.

– Ты тренироваться пришел или на меня пялиться? – ворчу я под пристальным взглядом Маттео.

– Мне не нравится, когда ты уходишь в себя.

Его лицо становится серьезным. А это происходит так редко, что теперь я чувствую себя дураком.

– Так перестань говорить о Луне. Не надо мне напоминать, как я по ней с ума сходил. Поверь, я и так не смогу забыть. Я встречаю ее на каждом углу, мой мозг приплетает ее по поводу и без, и даже эта чертова татуировка напоминает мне о ней.

Маттео игнорирует и спокойно возвращается к блинам. Если бы он не был моим лучшим другом, я бы уже дал ему в морду, чтобы он наконец отстал.

– Скажи честно, теперь, когда вы снова встретились, ты как?

Допиваю бутылку воды и сажусь на скамью. На меня вдруг накатывает слабость. Вжимаю голову в плечи, и правда сама срывается с губ. Как будто она последние несколько недель ждала, чтобы я ее наконец признал и