Мои нереальные парни - Долли Олдертон

Будь на ее месте Лола или Кэтрин, делала бы я то же самое? Почему именно матери снижают твой порог терпимости на метр всего лишь одной фразой?

– Да, я так и сказала, пилатус.

– И как прошло?

– Замечательно. Просто удивительно, до чего полезно бывает полежать на спине, растягивая ноги во все стороны при помощи ремня. А что у тебя, милая? – спросила она. – Я много о тебе думала в последнее время.

– Все в порядке.

– От него ни слова, как я понимаю?

– Нет, ни слова, и хватит об этом, – сказала я агрессивно-стоически. – Как Глория?

– Хорошо, тоже за тебя переживает. Нашему поколению этого не понять. В мое время, если ты обещал быть где-то, ты шел туда. Ты говорил: «Встретимся у “Вулворта” в семь», и если ты не приходил к «Вулворту» в семь, то оставлял другого человека в дураках. Никто о таком и помыслить не мог. Во всем виновата доступность общения, все стало слишком обыденным. В нашей молодости не было ни мобильных, ни социальных сетей, ни «Майфейс», – сказала она. Я промолчала. – Поэтому приходилось следовать уговору и держать слово. Куда пропало чувство чести?

– Кому придет в голову назначать свидание в «Вулворте»?

– Ты меня совсем не слушаешь.

– Нет-нет, слушаю.

– Я лишь хочу сказать… по-моему, сейчас мы не чувствуем долга друг перед другом.

– Но любовь не должна строиться на долге, мама, – возразила я, плеснув молока в чай, чтобы придать ему точный оттенок рыжевато-коричневого.

Она театрально засмеялась.

– Любовь во многом зиждется на долге, Нина.

В этот момент папа крикнул из гостиной, не принесу ли я ему стакан воды и чай. Невольный комизм ситуации заставил маму улыбнуться.

– Спасибо за сегодняшний день.

– Не за что, – сказала я. – Мы прекрасно провели время.

– Останешься на ужин? Я научилась делать низкоуглеводные тальятелле из сельдерея и картофельной кожуры. Не поверишь, до чего вкусные.

– Я бы с удовольствием, но у меня на сегодня планы.

– Свидание? – с надеждой спросила она.

– Нет, мама, не свидание.

– Да я шучу. У нас вечер холостяков в церкви, приходи. Нам нужно еще несколько участников. В последнее время люди мрут, как мухи.

– Ты что-то зачастила в церковь, – сказала я, беря чай в одну руку и стакан воды в другую.

– Подаю заявление на должность секретаря по связям с общественностью.

– Ты хоть веришь в Бога?

– Необязательно верить в Бога, чтобы получать удовольствие от жизни, – ответила она, когда мы вошли в гостиную. Папа оторвался от книги.

– Уж точно нет! – пророкотал он. Я протянула ему кружку, и он уселся поудобнее.

– Ладно, мне пора, – произнесла я, пожимая папино плечо. – У меня вопрос к вам обоим.

– Да, говори, – сказала мама.

– Можете назвать самую противную песню, которую когда-либо слышали?

Оба уставились куда-то вдаль, роясь в своих невидимых картотеках.

– Любая из репертуара группы Стива Миллера[38], – сказала мама.

– Нет, мягковато. Нужно что-то более зубодробительное. Чтобы вы взмолились отрубить вам уши тупым ножом, только бы это не слушать.

– Маленький сиротка, – произнес папа, отпивая чай.

– Оливер? – спросила я. Он поставил кружку и снова уткнулся в книгу. – Ты имеешь в виду мюзикл «Оливер!»?

– Твой дружок. Рыжие волосы, пронзительный голос. По правде, его следовало бросить в ледяное озеро, чтоб духу его здесь не было.

– Мой дружок?

– «Энни»! – вдруг воскликнула мама. – Он имеет в виду «Энни». Помнишь, однажды в детстве мы водили тебя на рождественскую постановку? Твой отец так возненавидел эти песни, что ушел через полчаса и ждал нас в фойе с газетой.

Мама рассмеялась над воспоминанием, но папа, к счастью, уже не слушал.

– Отлично, – сказала я. – Спасибо.

Альма уже поджидала меня, когда я зашла за ней в восемь часов. Мы договорились на прошлой неделе: я пообещала пригласить ее на ужин, куда она пожелает, при условии, что мы не появимся дома раньше одиннадцати. Когда Альма открыла дверь, меня обдало амбровым ароматом духов. На губах у нее красовалась помада сливового цвета.

– Прекрасно выглядите, – похвалила я.

– Кажется, я не ходила на свидания лет двадцать, Нина, – сказала она, спускаясь по лестнице в мою квартиру и держась за перила.

– Хорошо, подождите минутку.

В гостиной, где накануне Джо установил громоздкую аудиосистему, я вставила саундтрек «Энни» в CD-привод и включила опцию повторного воспроизведения, как показывал Джо. По комнате громким эхом прокатились вступительные струнные и ударные из «Tomorrow», затем началось пение. Гнусавый, пронзительный вой и истеричное вибрато хлынули из огромных динамиков звуковой волной. Стены квартиры дрогнули. Выходя в коридор и запирая дверь, я подмигнула Альме.

– Что это за шум? – спросила она, когда мы спускались по лестнице к выходу.

– Саундтрек к «Энни», мюзиклу восьмидесятых.

– Но это совсем непохоже на пение!

– Знаю. Идеально, правда?

– Отлично, – согласилась она с озорной улыбкой.

Альма выбрала ливанский ресторан на Грин-Лейнс. В течение долгого и обильного застолья – салаты с сумахом, щедро приправленные соусы, чечевица и баранина, мягкие питы, бобы с лимоном и нежный пудинг с розовой водой – мы говорили о семье, любви, ее внуках, моих родителях, Ливане, Лондоне, готовке и еде. Я оплатила счет и вызвала такси домой незадолго до одиннадцати.

Переступив порог, я услышала дребезжание оркестра и пронзительный, издевательский припев «It’s the Hard Knock Life». Входная дверь Анджело была приоткрыта. Он заслышал, что мы пришли, и выскочил из квартиры в белой майке и серых спортивных штанах. Волосы у него были растрепаны еще больше, а светло-карие глаза выпучены сильнее, чем обычно.

– Что это? – спросил он, махнув в сторону моей квартиры.

– Привет, Анджело.

– Тебя не было дома весь вечер?

– Нет, – сказала я.

– Да. Я только что видел, как вы вошли.

– Нет, мы просто выходили на минутку. Это Альма, твоя вторая соседка.

– Когда я стучу в дверь, никто не отвечает.

– Потому что ты не отвечаешь на мой стук. Я думала, у нас теперь так принято.

– Спокойной ночи, дорогая! – сказала Альма, поднимаясь по лестнице.

– Спокойной ночи, Альма! Спасибо за прекрасный вечер. Музыка смолкнет через… – Я посмотрела на часы – 23:56. – Четыре минуты.

– Хорошо, дорогая, – сказала она.

– Нельзя так шуметь.

– Почему? Ты шумишь ничуть не меньше.

– Ты даже не хочешь это слушать, – сказал он. – Просто включаешь, чтобы меня позлить.

– Вовсе нет. Это мой любимый альбом. – Сверху доносились детские крики из «Dumb Dog». – Послушай, Анджело. Я всегда вела себя любезно и хотела, чтобы мы ладили. Я не навязывалась в друзья, речь шла об элементарной соседской вежливости. Я пробовала договориться и долго терпела. Но ты плевать хотел. Это целиком твоя вина.

– Я ставлю музыку, потому что подо мной никто не живет. У тебя есть соседи снизу.

– А у тебя есть соседи сверху. И еще выше. Нравится тебе это или нет, но все три жильца платят кругленькую сумму, чтобы жить в доме, когда-то предназначенном для одной семьи.

– К чему ты клонишь?

– К тому, что мы все живем вместе и должны максимально учитывать интересы друг друга. А если кто-то не готов, ему лучше уехать из Лондона.

Он покачал головой.

– Если ты еще раз это включишь, я вызову полицию.

– Отлично. После одиннадцати ни звука.

– Не включай ее больше, – сказал он, возвращаясь к себе.

– Не буду, если ты перестанешь слушать дэт-метал-трэш. Все по-честному.

– Ничтожество, – изрек он и захлопнул дверь.

– Сам ты ничтожество! – крикнула я ему вдогонку.

Я поднялась наверх и выключила музыку. Сейчас больше всего на свете я нуждалась в союзнике, с которым можно вполголоса обсудить спор. Я жаждала участия, утешения. Я вспомнила пару на платформе вокзала Ватерлоо и как они подбадривали друг друга. Единственный раз, когда я романтически скучала по Джо, я подумала о том, какую хорошую команду мы составляли. В любых ситуациях мы замечали одни и те же вещи. Мы были настолько близки, что, заслышав в пабе что-нибудь особенно идиотское, улыбались друг другу через стол, без слов говоря: «Ты, я, кровать, час ночи, разбор полетов».

Мое одиночество напоминало драгоценный камень, сверкающий и переливчатый, который я носила с гордостью. При первой встрече с ипотечным консультантом я рассказала ему о своем материальном положении: ни финансовой поддержки от родителей, ни дополнительного дохода партнера, ни пенсии, ни постоянной работы, никаких активов и семейного наследства в будущем. «То есть