Дьявол во плоти - Реймон Радиге

Инстинкт — наш поводырь. И он ведет нас прямиком к погибели. Еще вчера Марта боялась, что ее беременность отдалит нас друг от друга; сегодня, когда она любила меня сильнее, чем когда бы то ни было, ей казалось, что и моя любовь должна возрасти соответственно. Еще вчера я отталкивал этого ребенка, сегодня я начинал его любить и ради него отнимал часть своей любви у Марты, точно так же, как в самом начале нашей связи мое сердце одаривало ее тем, что отнимало у других.

Теперь, прикасаясь губами к Мартиному животу, я целовал уже не ее, а своего ребенка. Увы! Марта переставала быть моей любовницей. Она становилась матерью.

Я уже никогда не смог бы вести себя с нею так, словно мы были одни. Теперь с нами постоянно находился свидетель, которому мы обязаны были давать отчет в своих поступках. Я с трудом переносил эту внезапную перемену, ответственной за которую считал Марту, и, однако, чувствовал, что извинял бы ее еще меньше, если бы она мне солгала. Но в какие-то минуты мне казалось, что Марта все же солгала, ради того, чтобы еще чуть-чуть продлить нашу любовь, но что этот ребенок не мой.

Словно больной, который вертится с боку на бок и никак не может найти покоя, так и я не знал, ка какой бок повернуться. Я чувствовал, что больше не люблю прежнюю Марту, и что мой сын будет счастлив не иначе, как считая Жака своим отцом. Конечно, такая уловка огорчила бы меня. Приходилось отказываться от Марты. С другой стороны, напрасно я мнил себя мужчиной, дело было слишком серьезное, чтобы чваниться этим до такой степени и почитать возможным столь глупое (а я-то считал — столь мудрое) существование.

Ведь Жак вернется рано или поздно.

А вернувшись после вынужденного отсутствия, обнаружит свою супругу (как и многие другие солдаты, обманутые в силу исключительности обстоятельств) печальной, покорной и ничем не выдающей своего беспутства. Но этот ребенок сможет быть оправдан в его глазах лишь в том случае, если Марта пойдет на близость с ним во время его выздоровления. Моя трусость на это уповала.

Из всех наших сцен эта не была ни самой странной, ни самой мучительной. Я даже удивился, встретив столь слабое сопротивление. Объяснение этому я нашел позже. Просто Марта не осмеливалась раньше признаться, что Жаку удалось-таки одержать над ней победу во время своего последнего отпуска, и рассчитывала теперь, сделав вид, что подчиняется мне, уклониться от близости с ним в Гранвиле под предлогом своего болезненного состояния. Все это сложное построение отягощалось датами, мнимость совпадения которых не замедлит обнаружиться во время родов, уже ни для кого не оставляя сомнений. «Подумаешь! — говорил я себе. — У нас еще есть время. Наверняка Мартины родители побояться скандала. Они упрячут ее куда-нибудь в деревню и попридержат новость».

Время ее отъезда приближалось. Со своей стороны я мог его только приветствовать. Для меня в этом был шанс. Я рассчитывал излечиться от Марты в ее отсутствие. Но если бы мне это даже не удалось, если бы моя любовь оказалась слишком незрелой, чтобы оборваться самой по себе, я знал, что найду Марту по-прежнему такой же верной.

Она уехала двенадцатого июля, в семь часов утра. Я оставался у нее в Ж… всю предыдущую ночь. Направляясь к ней, я поклялся себе, что не сомкну глаз до самого утра. Я обеспечу себе такой запас наслаждений, что не буду нуждаться в Марте до скончания дней своих.

Не прошло и четверти часа, как мы легли, а я уже заснул словно убитый.

Обычно в присутствии Марты мой сон был беспокойным. Первый раз я спал подле нее так же крепко, как и в одиночестве.

Когда я проснулся, она уже была на ногах. Разбудить меня раньше у нее не хватило духу. До поездки оставалось не больше получаса. Я был в ярости, что так бездарно упустил последнее время, которое мы могли провести вместе. Марта тоже плакала, что уезжает. Однако, я предпочел бы потратить оставшиеся минуты на что-нибудь иное, кроме упоения нашими слезами.

Марта оставляла мне ключ и просила заходить к ней в ее отсутствие: думать о ней и писать ей письма, сидя за ее столом.

Я поклялся себе не провожать Марту до Парижа. Но желание ее губ сделалось вдруг таким нестерпимым, что я не смог его победить. Я оправдывался тем, что она уезжает, что это, мол, «в последний раз». Но, как бы не хотелось мне любить ее меньше в угоду собственной трусости, я знал, что последнего раза не будет, пока сама она того не захочет.

На Монпарнасском вокзале, где она должна была сесть в поезд вместе с родителями Жака, я целовал ее, отбросив уже всякое смущение. Я оправдывал себя тем, что если нас вдруг застанет врасплох внезапно появившаяся мужнина родня, то произойдет, наконец, решительная развязка.

Вернувшись в Ф…, где я привык жить лишь в ожидании свиданий с Мартой, я попытался как-нибудь рассеяться. Копался в саду, пробовал читать, играл в прятки с сестренками, чего мне не случалось делать уже лет пять, наверное. Вечером, чтобы не возбудить подозрений, надо было, чтобы я пошел прогуляться. Обычно дорога до Мартиного дома мне давалась легко. Но в этот раз я тащился еле-еле; камешки впивались в ноги, сердцебиение учащалось. Лежа в лодке, я пожелал себе смерти — в первый раз. Но умереть я был так же неспособен, как и жить, поэтому оставалось рассчитывать на милосердие какого-нибудь душегуба. Я сожалел, что нельзя умереть просто так — от тоски или муки душевной. Мало-помалу голова моя пустела с шумом воды, вытекающей из ванны. Последний, долгий всхлип — и она опустела окончательно. Я заснул.

Разбудил меня холод июльской зари. Продрогнув до костей, я вернулся домой. Дома творился переполох, все было нараспашку. В прихожей меня встретил отец, весьма сурово. Оказалось, ночью матери стало плохо. Отправили горничную разбудить меня, — чтобы я сбегал за доктором. Мое отсутствие, таким образом, было установлено официально.

Я выдержал бурную сцену, восхищаясь про себя чуткости доброго судьи, который из тысячи проступков, достойных наказания, выбрал единственный, в котором не было вины, чтобы позволить преступнику оправдаться. Впрочем, оправдываться я и не собирался.

Я позволил отцу думать, что опять таскался в Ж…, и, когда он запретил мне выходить из дому после ужина, я даже поблагодарил его в душе. Его бессознательное пособничество оказалось мне весьма кстати, лишая повода