Шрам - Эмили Макинтайр

Майкл встает, водружает на голову шляпу и протягивает мне руку:

– Пришло время показать себя, Сара Битро. Вы ведь этого хотели? Тогда порадуйте меня своим талантом.

Я приветливо улыбаюсь, стараясь не обращать внимание на тяжесть, поселившуюся в душе. Вместо этого я поднимаюсь со стула и, довольная собой, беру короля под руку. Тимоти, пройдя вперед, придерживает для нас дверь.

И вот мы выходим на улицу в сопровождении стражников, обступивших нас с двух сторон. На тротуаре толпятся люди, которые сразу же начинают шептаться. Спереди ожидает мужчина в твидовом костюме, рядом с ним установлен большой штатив с камерой.

Он кланяется, когда мы приближаемся:

– Ваше величество. Миледи.

Майкл смотрит на него исподлобья, челюсть его подрагивает.

Я поглядываю на них обоих, раздраженная, что Майкл не обращает внимания на журналиста.

– Вы репортер? – спрашиваю я.

С едва заметной улыбкой он окидывает меня взглядом:

– Все верно, мэм.

– Вот и прекрасно, – вклинивается Майкл. Он поворачивается ко мне, подмигивает, словно собирается подшутить, тянется к карману и берет мою руку в свою: – Леди Битро, для меня будет честью, если вы примете мое предложение руки и сердца.

Задрав голову, я смотрю на него из-под шляпы.

Майкл прочищает горло, его лицо становится суровым.

Из ступора меня выводит его хватка, которая с каждой секундой становится жестче. И тут до меня доходит: это и есть грандиозное предложение. Ни коленопреклонения, ни проникновенной речи – лишь несколько торопливых слов и ожидание ответа. Понятия не имею, почему я ждала чего-то другого, ведь предложение, сделанное на публике, – это и так большой жест. Когда я приехала в замок, думала, что он официально объявит о своем намерении, но когда этого не произошло, то решила, что наша помолвка – это просто условность.

Изобразив удивление, я прижимаю руку к груди:

– Оно прекрасно, – шепчу я, рассматривая массивный бриллиант, обрамленный жемчугом. – Для меня будет огромной честью стать вашей женой.

Майкл достает кольцо из богато украшенной шкатулки и нанизывает его мне на палец:

– Оно принадлежало моей матери. Надеюсь, вы по достоинству оцените сей жест.

Король притягивает меня чуть ближе, а я продолжаю улыбаться, хотя от одной только мысли о необходимости надеть вещь, принадлежавшую вдовствующей королеве, к горлу подступает желчь.

Наконец, Майкл поворачивается к репортеру, демонстрируя ослепительную улыбку. Люди за баррикадами аплодируют, восклицая слова поздравлений.

Однако все эти крики стихают в ушах, когда мой взгляд останавливается на высокой фигуре в плаще, которая стоит на противоположной стороне улицы, прислонившись к одному из блестящих фонарных столбов.

Сердце в груди замирает.

Я не вижу его лица, но почему-то знаю, кто он.

Тристан.

Майкл призывает меня развернуться и помахать людям за баррикадами, после чего приглашает пройти к автомобилю. С неискренней улыбкой, словно вылепленной из папье-маше, я следую за ним, удивляясь, почему в груди так бешено колотится сердце.

Пока мы идем, стражники закрывают обзор, но как только я оказываюсь на заднем сиденье, мне удается осмотреться.

Вот только фигуры уже нигде нет.

Всю свою сознательную жизнь я посещаю воскресные службы.

Раньше, когда я была совсем юной, скамьи в храме были забиты до отказа. Однако с течением времени и сокращением ресурсов количество прихожан неуклонно шло вниз: оказывается, люди теряют веру, когда на их долю постоянно выпадают тяжкие испытания.

Сама церковь была неприметной: небольшие деревянные скамейки и бежевые стены, потемневшие от безденежья и недостатка силы воли. Вот что происходит, когда источник средств к существованию вырывают с корнем. Когда люди, наделенные властью, отказываются от финансирования и забывают, что ты – часть их благосостояния.

И вот когда я сижу в изумительном соборе, примыкающем к замку Саксума, мне становится горько от одной только мысли, что у этих людей есть все, а у моего народа – ничего.

И вроде бы мы живем в одной стране, но между нами пролегает целая пропасть.

Сам собор необыкновенно красив. Арки из темного дерева и серого камня испещрены замысловатыми узорами и отделаны золотыми деталями. Парящие потолки расписаны красочными картинами, на создание которых наверняка ушли десятилетия. Единственным источником света, кроме свечей, здесь выступает приглушенное солнце, проникающее сквозь витражи и рассыпающееся калейдоскопом красок на бежево-бурую плитку.

Богослужение подошло к завершению – все прихожане, включая моего суженого, уже разошлись. Но я по-прежнему нахожусь в храме. Пришлось сказать, что мне нужно побыть одной и помолиться.

На самом деле я жду Ксандера.

Ноги затекают из-за неудобной скамьи, тело уже не слушается. Тогда, посмотрев по сторонам и убедившись, что в зале никого нет, я встаю и перемещаюсь в проход между скамьями, шелестя подолом бледно-розового платья. Не снимая перчаток – таких же пыльно-розовых, как и платье, – я разглаживаю складки на рукавах и на юбке и направляюсь прямиком к алтарю. Звук моих шагов звонко отзывается от стен храма.

В центре находится распятие, при взгляде на которое у меня щемит в груди, а в сердце поселяется тоска.

Никогда прежде я не ставила под сомнение свой долг перед семьей и идею торжества справедливости, к которой мы так стремимся. Меня готовили к этому задолго до смерти отца, внушали, что это и есть цель моей жизни. Однако сейчас я впервые сочувствую судьбе Иисуса, пусть никогда и не осмелюсь сказать это вслух.

Как же несправедливо, что ему пришлось принести себя в жертву ради искупления наших грехов.

Наконец, я отвожу взгляд от распятия и направляюсь в полумрак, где недалеко от мрачного коридора в передней части зала висит большая картина, написанная маслом.

Портрет короля.

Его черные волосы проглядывают из-под усыпанной драгоценностями короны; нефритово-зеленые глаза смотрят пронзительно, яростно, безжалостно. От одного его вида по позвоночнику пробегает дрожь.

– Это мой отец.

От неожиданности дыхание перехватывает, сердце подпрыгивает к самому горлу.

Прижав руку к груди, я поворачиваюсь лицом к Тристану.

– Ты меня напугал.

Он подходит, засунув руки в карманы, и с улыбкой смотрит на портрет.

Я наблюдаю за ним краешком глаза, гадая, какие у него сложились отношения с отцом. Когда мы с Майклом были в кондитерской, он возбудил мое любопытство своим воспоминанием о детстве. И хотя не жду от Тристана откровений, я никак не могу удержаться от вопроса, который так и вертится у меня на языке:

– Скучаешь по нему?

Что-то мрачное проступает на его лице, зубы плотно сжимаются:

– Да.

Удивленная ответом, я внимательно всматриваюсь в его черты:

– Мне тоже не хватает отца.

Это все, что приходит мне в голову. Вряд ли Тристана устроила бы правда: «Как же я счастлива, что твой отец мертв, и надеюсь, что он сгниет в аду».

Принц поднимает глаза на картину. Я прослеживаю за его взглядом и рассматриваю черты лица Майкла II. Что я могу сказать: они с сыном очень похожи.

– Вы как две капли воды, – отмечаю я, мельком поглядывая на Тристана.

Он вскидывает бровь:

– Одинаково привлекательны?

– Ужасающе привлекательны, – улыбаюсь я.

– Хм. – Кивнув, он поворачивается ко мне. – А ты, Сара Битро, бежишь от своих страхов? Или смотришь им в лицо?

Сердце в груди колотится о ребра, во рту пересыхает:

– Я не верю, что от страхов возможно сбежать.

– Серьезно? Что ж, пожив здесь, ты изменишь свое мнение.

От моего приподнятого настроения не остается и следа.

– Это угроза?

– Предупреждение, – отвечает он.

– Я видела тебя вчера, – выпаливаю я. – На городской площади. Как подлый гаденыш, ты прятал лицо… Боялся, что тебя узнают?

Тристан приближается. Его тело нависает надо мной, взъерошенные черные волосы спадают на брови.

– Для человека, который не делится своими секретами, ты задаешь слишком много вопросов.

Я застываю как вкопанная:

– А что ты хочешь знать?

– Все.

– Это займет слишком много времени.

– Скоро ты станешь членом семьи, так что времени у нас предостаточно. Если только Майкл не устанет от тебя до свадьбы и не выберет на твое место одну из других своих шлюх. – Он вскидывает голову, его взгляд обжигает мне кожу. – Или, может быть… у тебя есть тайный план?

Гнев сочится по моим венам, разрастаясь, как тепловая волна.

– Я не шлюха. – Мои кулаки сжимаются. – Если нравственность – это не твой конек, то это вовсе не значит, что все остальные такие же.

Тристан прикасается к моему подбородку, скользит большим пальцем по моим губам.

– Такой острый