Под тенью твоих чувств - Нетта Хайд

тяжело, – трясущимся голосом произносит она. – В целом период был не из легких. Я росла в бедной семье, очень бедной по всем меркам. И меня душило это – я хотела свободы, я хотела сбежать оттуда. И я это сделала.

Она делает паузу, шумно наполняет легкие воздухом и продолжает:

– Я была молодой и глупой. Встретила идеального мужчину, у которого было много денег, огромный дом и перспективное будущее. Этим мужчиной был Адам Болдуин.

– Вы обещали, что будет больно, – говорю я, не понимая, для чего она рассказывает мне о своей любви.

– Будет, Скарлетт, – она тяжело вздыхает. – Тогда Адам стал моим светом в полной темноте, обещанием того, чего я так сильно хотела, желанием задутой свечи в мое восемнадцатилетние. Он был прекрасным мужчиной, – она грустно улыбается. – И сначала все было потрясающим – подарки, цветы, внимание, планы на будущее. Но потом… потом я вышла за него замуж и почти сразу забеременела.

Миссис Болдуин прерывается, будто пытается подобрать слова.

– И вот тогда все изменилось. Я осталась одна. Он постоянно уезжал по работе в другие города, а когда был здесь – задерживался где-то до полуночи. Он перестал смотреть на меня, как на женщину. Он перестал быть тем Адамом, в которого я влюбилась.

Интереса выслушивать ее душераздирающую историю пока нет, но я продолжаю слушать, настоятельно желая отключиться от того, что меня реально беспокоит.

– После того, как я родила Карлотту, – произносит она, и уже само имя ее дочери раздражает меня. – Со мной что-то происходило. Она была такой неспокойной: постоянные крики, истерики, плач, давящий на мозг. Все это сводило меня с ума.

– Мне… жаль, – отвечаю простой фразой, хотя не чувствую ничего. Внутри меня нет места для того, чтобы сочувствовать ей.

– Я очень уставала… Я была одна с ней, пока Адам был вдали. Он считал, что все так и должно быть: я родила этого ребенка, я обязана следить за ней, слушать ее крики, спать по два часа в сутки и стать самым лучшим родителем для нее. Я – не он. Он зарабатывал деньги, говоря, что нам нужно больше, больше и больше. А я… я умирала от простого желания побыть одной, почувствовать себя человеком, женщиной.

Она прерывается, тянется к сумке и достает оттуда салфетки, которыми вытирает вновь выступившие слезы.

– Я становилась неадекватной, мои мысли кружились вокруг желания исчезнуть – не уехать куда-то, а покинуть этот мир. И мне почти удалось. Я слабо помню, как я решилась на это, но до сих пор в красках вижу весь этот процесс: я лежала на холодном полу, возле кроватки трехмесячной девочки, которая орала так громко, что казалось, крик разрывает меня изнутри. А я ничего не могла с ней сделать. Но смогла сделать с собой. Я напичкала себя таблетками, думая, что это лучший способ перестать слышать ее голос, что тишина будет самым действенным лекарством.

Вслушиваясь в ее монолог и представляя перед глазами произошедшее, мне становится жутко от того, что скрывалось за милой улыбкой и образом любящей матери.

– Когда Адам нашел меня, я уже не приходила в себя. Он отвез меня в больницу, где врачи вернули меня к жизни. Там мне поставили диагноз – тяжелая послеродовая депрессия.

Ее взгляд упирается в стол, как будто там можно спрятаться от воспоминаний.

– Меня тошнило от самой себя. Я понимала, что допустила ошибку, но мне было так плохо. Месяц терапии не приносил облегчения. Тогда Адам предложил… уехать. Просто побыть одной. Позже я узнала, что это было не его решение – на этом настаивал врач. Адам нашел Карлотте няню, которая была рядом круглые сутки. А мне подарил билет в Детройт.

– Детройт? – переспрашиваю я, ощущая даже кожей тревожные догадки.

– Да, Скарлетт, – она сглатывает, и в этот момент официант ставит на стол две чашки карамельного кофе. Она обеими руками обхватывает одну, проводит пальцем по теплой кромке и поднимает на меня взгляд, добивая продолжением: – В Детройте мой дом. Я родилась там… вместе с Жасмин.

Я мгновенно хмурюсь, растерянность сменяется недоверием, которое, кажется, можно увидеть с другого уголка галактики.

– Нет… – защитная реакция вырывается быстрее, чем я успеваю обдумать слова. На моих губах появляется странная улыбка, которую я никак не могу подавить.

– Да, – кивает она, и по ее щеке скатывается очередная слеза правды. – Жасмин… моя старшая сестра.

Ее признание – прямой удар в мое лицо.

Воздух перехватывает. Дышать нечем.

Грудная клетка сдавливается. Сердце блокируется.

– Скарлетт, ты ведь не думала, что наша Жасмин отправит тебя к посторонним людям?

Она не наша.

Не наша!

Она. Не. Наша.

Она моя!

– Нет! – учащенное качание головой, отрицание ее слов.

– Да, – так же учащенно утвердительно кивает.

– НЕТ! – не сдерживаюсь.

Во мне будто поселились реактивные черви, которые сжирают все живое внутри.

В глаза будто насыпали порох – они начинают слезиться.

Во рту дурацкий привкус отвращения, отрицания и ощущения, что надо мной издеваются.

– Скарлетт, – приглушенно говорит она. – У меня было два месяца на восстановление. Психолог сказал, что этого будет достаточно. А город, где я родилась и жила, был самым прекрасным местом с лечебными свойствами. Там – мне было хорошо. И поняла я это поздно.

Не хочу слушать, но продолжаю это делать. Ладони опускаются на бедра – потеют, и я тут же вытираю их. Ноготь снова впивается в подушечку пальца, но я останавливаюсь, расширяю глаза и смотрю на то, что чуть не сделала. Моя привычка… не только моя.

– До того, как я стала женой Адама, в моей жизни был один мужчина. Мой лучший друг: добрый, отзывчивый мальчик из соседнего дома, – говорит она, грустно улыбаясь. – Его звали Калеб… Калеб Скарвейн.

Она отодвигает кружку от себя, шумно скользя дном по столу. Пальцы медленно, неторопливо тянутся к сумке. Она словно боится ускорить темп или намеренно мучает меня. Она достает телефон, проводит по экрану и долго смотрит на него.

На ее лице – слишком долгая пауза, нижняя губа дрожит. Она делает глубокий вдох и долгий выдох, а затем протягивает мне устройство.

Я беру телефон обеими руками. Кадр сфотографированного фото занимает все поле зрения: моя Жасмин, молодая, счастливая и красивая, миссис Болдуин, а рядом с ней… мужчина, черты его лица плохо видны, но мне не сложно сложить это простое уравнение, чтобы понять все.

Хочу оттолкнуть взгляд, но не могу. Он намертво приклеен к фотографии. К людям, которые там улыбаются, любят и живут.

В горле снова поднимается горькое и острое отрицание. В голове возникает желание