Бабочка огня - Маша Ловыгина

испытывала голод, как бы странно это не было. Должно быть, нервная ситуация влияла на мой аппетит так, как считала нужным.

– Молоденькая такая, а уже двое детишек, – удивилась женщина, выставляя тарелки с кашей и кусочками белого хлеба с маслом на тумбочку. – Заведующий отделением распорядился вас в палате покормить. Чего в столовую с детьми таскаться? Там больные. Вас-то уже к обеду отправят.

– Куда отправят? – Вздрогнула я.

– Домой, – опешила от моего вопроса женщина. – Никаких рецидивов с вами за ночь не произошло, значит, все в порядке. Дальше уж сами за своими детьми смотреть будете.

– Ах, да, поняла, – согласилась я и прикусила губу.

– Вы кровать потом на место поставьте. Врач зайдет на обходе, через час, – добавила санитарка и с умилением посмотрела на мальчиков. – Хорошенькие какие! На вас похожи.

Я вздохнула и, откинув тоненькое одеяло, вылезла из постели, затем укрыв им мальчиков.

Рецидивов со здоровьем, слава богу, не было, но мое душевное состояние оставляло желать лучшего. Когда женщина ушла, я залпом выпила жидковатый чай и потыкала ложкой в овсяную кашу. Домой... В моем случае это слово имело совсем другой смысл, нежели в него вкладывала санитарка. Где мой дом, у меня его попросту нет!

Не возвращаться же в имение Кречетова! Я не имею на это никакого права, да и желания тоже. Возможно, будучи, пусть и фиктивно, женой Михо, я вполне могла рассчитывать на то чтобы унаследовать его хоромы и все остальное, но от одной этой мысли мне становилось тошно. Я ведь еще даже не знала, жив ли он.

– Господи, что же делать... – Пробормотала я.

Мне необходимо было увидеться с Ильей, рассказать ему обо всем, поделиться своими сомнениями и страхами. Он – единственный человек, которому я могла довериться. Руденко обращался к нему на равных, как к давнему знакомому или даже близкому человеку. К тому же Илья умел управляться с оружием и вообще... Кто же он? Где работает и чем занимается? Мне хотелось узнать о нем как можно больше. Уж очень затейливый узор вырисовывался из наших с ним взаимоотношений, да и из сложившихся обстоятельств тоже.

Уйти из палаты я не могла, не хотела оставлять детей одних. Испугаются, когда не увидят меня рядом. Хватит с них потрясений. Такое и взрослому бы пережить было трудно. Одна надежда на короткую детскую память.

Нас учили, что до двух-трех лет дети запоминают то, что видят. Потом лет до пяти в их памяти откладываются движения и слова, они все повторяют за взрослыми, подражают им. Это я как раз и наблюдала в Макаре. А вот уже после пяти у маленьких людей развивается произвольная память, которая все равно зависит от эмоций, впечатлений и переживаний. Поэтому обучение и строится на играх. Но то, что с ними произошло, вовсе не игра...

Кое-как я закинула в себя пару ложек пресной каши. От муторных мыслей голова отяжелела, в груди стало тесно от страха, что в своем поспешном желании увидеть Илью я упускаю что-то важное. И я даже догадывалась что, просто боялась это озвучить. Что, если он не чувствует того, что чувствую я? Что, если я – не та, кто ему нужен? Тем более сейчас, когда рядом со мной мальчики.

Я обхватила себя за плечи и некоторое время сидела так, глядя в одну точку, пока снова не скрипнула дверь. Я подняла глаза, пытаясь разглядеть того, кто виднелся в узкой щели.

– Рита, можно?

Я судорожно всхлипнула, услышав голос, а затем подбежала к Илье.

– Боялся вас разбудить, – шепотом сказал он. – Ходил тут по коридору туда-сюда с самого утра, пока на перевязку не позвали. Вернулся вот.

– Илья... – Я проглотила комок в горле и дотронулась до его плеча. – Болит?

– Нет! Вообще ничего не чувствую! – Улыбнулся он.

– А должно болеть, – зачем-то сказала я. – Если болит, значит, чувствительность не нарушена.

– У меня не нарушена... чувствительность...

Я не удержалась от улыбки. Что-то было в Илье такое, что заставляло меня испытывать внутреннюю радость. Будто теплый ветерок пробегался по щекам.

– Охрана твоя уже смылась, – кивнул Илья на кушетку у двери.

– Понятно. – Я поежилась.

А Илья покачал головой:

– Дело в том, что...

– Кречетова! – Раздался крик. – Кречетова!

Мы с Ильей синхронно повернулись на зов.

К нам шла медсестра в бледно-зеленом костюме.

– Ваш муж пришел в себя, но... – Она вздохнула и развела руками. – Мы подключили его к аппарату ИВЛ, пытаемся отследить динамику. Однако его состояние, к сожалению, не...

– Я могу его увидеть? – Спросила я и непроизвольно ухватилась за ладонь Ильи.

– Да, я, собственно, за этим вас и позвала. Пойдемте!

– Илья, пожалуйста, посмотри за мальчиками. Я должна... я...

– Конечно, иди! Я все сделаю!

Что творилось со мной в эту минуту, не передать словами. Словно кто-то руководил мною, а я не могла ему отказать. Может быть, если бы Илья остановил меня, то я бы не пошла в палату, где лежал Кречетов, но он не остановил. Значит, считал мои действия правильными.

Кречетов лежал на специальной кровати, укрытый белой простыней, с маской на лице. Аппарат издавал глухой шум, напоминающий тяжелые вздохи.

– Можете подойти к нему, – сказала медсестра. – Он вас слышит.

Лицо у нее при этом было такое, что я сразу поняла, что значили ее слова.

– У вас пять минут, я буду за дверью.

Кивнув, я подошла к Кречетову. Его глаза были закрыты, но ресницы дрогнули, когда я оказалась рядом.

– Михаил Айвазович, это я... Рита...

Его руки лежали вдоль тела, и я подумала о том, как его пальцы касались моего лица еще совсем недавно.

– Я хочу, чтобы вы знали, я не оставлю Макара и Ванечку. Вы можете быть спокойны, потому что...

Слезы помешали мне закончить, да и что я могла сказать лежавшему передо мной мужчине. Наши судьбы переплелись странным и противоречивым образом, поставив каждого из нас перед выбором.

Я дотронулась до холодной руки Кречетова, и пальцы его дрогнули, словно подбадривая меня в моем решении.

– Мне очень жаль... – Прошептала я, и в этот момент раздался резкий писк, от которого у меня завибрировали барабанные перепонки.

Тело Кречетова задергалось. В палату вбежала медсестра.

– Уходите! – Приказала она.

На