Сладкий - Маша Ловыгина

class="p1">Ей нравилось его жилище. Даже не обстановкой, а тем спокойствием, которое порой настигает в самых, казалось бы, неприспособленных или незнакомых до этого местах. Права баба Люба, энергетика здесь особенная. И если не принимать во внимание тюрьму на Огненном и страшную находку в развалинах, то можно было бы назвать ее сказочной.

Вот есть она – Варвара-краса, и есть Морозко... Чем не сказка? Правда, желания у Варвары вполне приземленные. Так это от того, что она не питает иллюзий и не ждет подарков от доброго волшебника. Но мечтать ведь не вредно. Вредно не мечтать.

С тяжелым вздохом Варя поднялась и сбросила на лавку тяжелый тулуп. Плечи и спина ныли, будто она всю дорогу таскала на себе мешок с картошкой. Кажется, каждая мышца вдруг решила заявить о себе и привлечь внимание нерадивой хозяйки. В сторону полетели и валенки, от которых саднило под коленями.

Прижав ладони к печи, Варвара наконец с опаской посмотрела на череп. В свете свечи он выглядел еще более зловещим. Вытянутая мощная челюсть и крутой лоб, – собака явно была крупной. Варя подошла ближе, но прикасаться к мертвой голове не стала. Здесь, в избе, ей не хотелось даже думать о том, что произошло с этим несчастным псом. Однако она решила, что когда доведет дело до конца, а она чувствовала в себе непреодолимое желание это сделать, обнаружатся многие вещи, скрытые до сих пор. И тогда тому же Ермоленко придется признать, что кое-кто на его участке творит непотребство, да еще и с помощью черной магии.

«Эх, Семен Аркадьевич! Вы как в воду глядели, посылая меня сюда! – Варя обхватила себя за плечи. – Подумать только, черная магия! Живы, живы еще предрассудки в таких вот далеких от столиц местах...»

Размышляя об этом, Варвара наткнулась взглядом на лежавшую поверх книжной стопки толстую тетрадь. Без задней мысли она взяла и раскрыла ее в том месте, где вместо закладки лежал обычный простой карандаш. Почерк у Столетова был размашистый и твердый, но Варе пришлось напрячь зрение, потому что света было недостаточно, и строчки сливались в сплошную серую массу.

«Ты моя жена, и если бы у нас был ребенок, то...»

В сенях хлопнула дверь. Варвара едва успела одернуть руку, когда в комнату вошел Столетов.

Он прижимал к груди несколько поленьев. Довольный пес вился у его ног, и только когда Егор кивком указал ему на подстилку, завозился на ней, старательно вычесывая себя за ушами.

– Ты почему босиком? – Столетов нахмурился, а Варвара привстала на цыпочки и натянулась, как струна, ошарашенная его грубоватым тоном.

– Я только что сняла валенки, – стала она оправдываться, – потому что ноги устали.

– Вот что ты за человек, а? – Столетов свалил поленья у печки, снял куртку и шапку. – Взять бы хворостину и отстегать тебя по одному месту!

Порывшись за печкой, он вынес теплые носки, которые по всей видимости принадлежали ему.

Варвара ойкнула, когда Столетов присел перед ней на корточки и взял ее ступню в руку.

– Н-не надо... я сама... – прошептала она и замерла, навалившись на край стола.

– Сама... все сама... – пробурчал Егор и накрыл ее ногу второй ладонью.

Варя зажмурилась, безуспешно пытаясь унять непонятное головокружение.

– Теплые ноги-то, – хрипло сказал Егор. – Это хорошо.

– Потому что валенки... – пискнула Варвара и сглотнула.

Его макушка оказалась совсем рядом, и ей нестерпимо захотелось погладить Егора по волосам. Она почти сделала это – коснулась пальцами до пшеничного вихра, но в это самое мгновение он поднял голову и уставился на нее. Варина рука застыла в воздухе, а сама она, не мигая, глядела на него и боялась, что потеряет сознание, потому что именно сейчас буквально проваливалась внутрь его бездонных мятежных зрачков.

– Я баню затопил. Тебе нужно хорошенько прогреться. – Сквозь гул в ушах донесся до нее голос Егора.

Варвара облизала губы и прерывисто вздохнула. Наверное, стоило что-то ответить, возразить, отказаться! Сослаться на то, что ей нужно идти на Сладкий! Напомнить ему о том, что он, в конце концов, женат! Но...

– Да... Я люблю баню... – прошептала она единственное, что пришло в голову.

Столетов по очереди натянул носки на ее ноги и спросил:

– Помнишь, как у Высоцкого? Протопи ты мне баньку по-черному? Вот что-то типа этого... Надеюсь, не испугаешься. И не сбежишь...

Варя промычала что-то нечленораздельное, потому что мозг ее напоминал вязкую сладкую патоку. Нет, разумеется, ей бы и в голову не пришло, что Егор делает все это, чтобы ее соблазнить. У него уже была такая возможность, но он не воспользовался ею. Значит, это просто забота о попавшем в беду человеке. К тому же, он врач...

Но как же нереально сложно было заставить поверить в это себя, когда гулко бьющееся сердце распирает ребра, а колени непроизвольно сжимаются, пытаясь удержать сладко-ноющую истому в животе.

– На мне скоро ни одной своей вещи не останется, – усмехнулась она, чтобы скрыть обуявшие ее чувства. – Тулуп, валенки, штаны... Носки вот теперь...

– Уверен, что кое-что у тебя точно осталось свое, – Столетов выгнул бровь и поднялся.

Теперь он опять нависал над ней, и Варя сгорала от желания прижаться к его широкой груди.

– Я сейчас огонь разведу, чайник поставлю. Подождешь? – спросил Егор. Он тут же занялся делом. Не спеша, уверенно, без единого лишнего движения.

Рядом с таким мужчиной можно не суетиться, вдруг подумала Варя. Не метаться, как сраный веник, а просто быть женщиной. Римма потому и спокойная, как танк, потому что уверена в своем муже. И когда она говорит о нем, а особенно, когда ругает, глаза у нее становятся добрыми и смешливыми.

«Я бы могла так же... Я бы очень хотела так же...» – Глазами Варвара обнимала Столетова, пока он занимался печкой, и ресницы ее трепетали, будто предупреждая о скорых слезах.

Время от времени Егор оглядывался, и взгляд его задерживался на ее лице, словно он пытался прочесть ее мысли.

– Я сейчас вернусь... – пробормотала Варя.

– Погоди, свечу возьми. – Столетов поджег фитилек и сунул свечку в металлическую кружку. – Обрезали провода, когда народу никого в деревне не осталось. Теперь вот так.

– Ничего, я не боюсь!

Сунув ноги обратно в валенки, Варя вышла в сени и несколько раз глубоко вдохнула холодный воздух, чтобы унять назревающий пожар в своей груди.