Путь отмщения - Боумен Эрин

— Кэти, я не то хотел сказать! — кричит мне вслед Джесси. — Куда ты? Кэти, погоди!

Я ускоряю шаг.

Расстелив одеяло под деревьями, я отплевываюсь, пока вкус табака полностью не исчезает изо рта. Когда я решаюсь взглянуть в сторону братьев, Джесси лежит рядом с Биллом и листает дневник. И на лицах обоих Колтонов, освещенных пламенем костра, нет ни тени раскаяния.

Глава двадцатая

Всю ночь мне снится мама; точнее, сны представляют собой мешанину из смутных воспоминаний.

Сначала я стою у входа в родительскую спальню, положив ладонь на утыканную сучками некрашеную дверь. Обычно у меня не хватает смелости толкнуть ее и шагнуть внутрь — па быстро выведет меня оттуда за ухо, — но сегодня дверь слегка приоткрыта, и я решаюсь подсмотреть в узкую щель.

Солнце льется в окно и освещает спальню. Я еще совсем маленькая, и мне почти ничего не видно из-за спинки кровати. Одеяло на постели скомкано. Уже почти полгода, как я не видела маму. Прошло столько времени, что я уже слабо помню, как она выглядит и где мы с ней в последний раз были вместе.

Потом мне снится чужая кухня и шаткий стол, у которого одна ножка короче других. На столе стоит корзинка из разноцветных прутьев. Я помню, в том доме было много красок. Ярких вещиц, напоминающих о ма. Позже все они пропали, будто па их выбросил, когда она заболела.

Мама не шевелится во сне. Я опасаюсь, что она умерла, а па просто не заметил. Но тут отец кладет мне руку на плечо, дергает назад и захлопывает дверь у меня перед носом.

— Сколько раз я тебе говорил держаться подальше от этой комнаты, Кэти?

Я задираю голову. Па грозно возвышается надо мной, и виду него недовольный.

— Мне хотелось увидеть ма. Я по ней соскучилась.

— Знаю. Но тебе туда нельзя: не хватало еще, чтобы и ты заболела.

— Ведь ты заходишь в ее комнату, — возражаю я, надув губы. — Каждую ночь там спишь.

— Потому что я уже взрослый, большой и сильный. А ты еще маленькая и легко можешь подхватить болезнь. Не хочешь помочь мне приготовить ужин, пока ма спит?

Воспоминание рассеивается, как пыль на ветру, и вместо него возникает новая картинка.

Наш сосед Джо Бентон везет меня на телеге домой. Утром у него ощенилась собака, и па взял меня посмотреть на щеночков. Я никак не могла от них оторваться, и отец уехал работать в поле. Весь день я наблюдаю за крошечными созданиями, мягкими и пухленькими, как комочки теста. Они еще даже не открыли глазки.

По пути к дому кожа внезапно покрывается мурашками, и меня охватывает дурное предчувствие. Почему-то мне кажется, что случилась беда.

Когда телега Джо переваливает через пригорок, разделяющий наши участки, я замечаю вдалеке па; он возится под нашим мескитовым деревом. Когда мы подъезжаем ближе, я вижу лопату у него в руках, его сгорбленную спину. Он забрасывает землей яму.

Я спрыгиваю с телеги и мчусь к па. Ножки у меня коротенькие, и бежать приходится целую вечность. Когда я добираюсь к дереву, никакой ямы уже не видно: она засыпана свежей черной землей вровень с дерном. Но я знаю, что передо мной могила, потому что неделю назад помогала отцу хоронить нашего амбарного кота.

— Я хотела ее увидеть! — кричу я па и молочу его кулачками по ноге. — Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!

— Она была уже не похожа на себя, — говорит он, когда мой гнев иссякает. — Я решил, тут ей будет хорошо. Зимой дерево укроет ее от стужи, а летом обеспечит тень. Мы с тобой вместе сможем навещать ее.

— Я хотела ее увидеть, — повторяю я.

— Знаю. Но лучше запомни ма такой, как раньше: улыбающейся, красивой. — Он протягивает мне фотографию, на которой я еще совсем малышка. Такой же снимок лежит в жестяной коробке для бутербродов, где па хранит важные бумаги.

Я не прикасаюсь к фотографии, а вместо этого разворачиваюсь, бегу в сарай и рыдаю в одиночестве в стойле Либби.

Ночью я нахожу снимок у себя под подушкой — па подложил его мне. Там фотография и хранится много лет, пока па не покупает мне «Маленьких женщин», и тогда семейный портрет служит мне закладкой. Он так и остался между страницами и сгорел вместе с книгой во время пожара, а потом я взяла из коробки папину копию — вместе со всем тем, что осталось от его жизни.

Когда я просыпаюсь, лежа спиной к лагерю, в голове еще клубятся обрывки сновидений, а солнце уже встало. Не знаю, давно ли, но в небе совсем светло. Думаю, если бы лагерь не накрывала глубокая тень от стен каньона, я проснулась бы раньше.

Я встаю и бреду в заросли за сейбами, пока не нахожу укромное местечко, чтобы сделать свои дела. Застегивая брюки, я вдруг замечаю в пыли следы. Отпечаток носка ботинка и вдавленный след от каблука. Сердце начинает биться в два раза чаще. Кто-то был здесь, так близко к нашей стоянке! Один человек наверняка, а то и двое. Апачи? Нет, они не носят ботинок с острыми носами. Может, это сам Роуз? Или призрачный стрелок?

Я иду по следам, но их уже разметало ветром, а там, где дно каньона становится каменистым, отпечатки полностью исчезают.

Я огибаю поворот и встаю как вкопанная.

Далеко к югу небо пронзает высокая, как церковный шпиль, скала — Игла Ткача. Она возвышается маяком над гористой местностью: ориентир, который невозможно пропустить даже при всем желании. Я поднимаю руку и пытаюсь измерить высоту скалы на пальцах. До нее, наверное, еще мили три-четыре, но тогда до следующего ориентира — камня в виде конской головы, — считай, рукой подать. Если мы доберемся туда к вечеру, то с утра сможем занять нужную позицию и обнаружить местоположение рудника, когда лучи солнца упадут на склон из-за шеи каменного коня.

Казалось бы, надо радоваться, что мы так продвинулись в поисках, но почему-то все волоски у меня на теле вдруг встают дыбом. Такое чувство, что за мной наблюдают. Что я не одна.

Возвращаюсь той же дорогой, почти ожидая наткнуться на Лил, которая за мной подсматривает, однако в каньоне ни души. Тогда я оглядываюсь и смотрю в сторону Иглы Ткача, но там, насколько хватает глаз, расстилается дикая скалистая местность.

И все-таки что-то неладно. Загадочные следы, тишина, сосущая пустота в груди. Как тогда с ма: я просто чувствую, что пришла беда.

Разворачиваюсь и бегу обратно к сейбам.

Влетаю в лагерь. Лил там, навьючивает пони; ослик Вальца жует траву поблизости, а больше никого нет. Одеяла ребят, ковбойские ремни с кобурой, шахтерские инструменты — все исчезло. Бесследно.

Я тянусь за спину, к поясу штанов, — но нет, я ведь сама вчера отдала дневник Джесси, разрешила ему посмотреть. Я бросаюсь к своей подстилке и отчаянно перерываю вещи — вдруг он положил тетрадь на место, после того как прочитал? Но дневника нигде нет.

Он пропал, а вместе с ним и братья Колтоны.

— Они уехали рано, — говорит Лил. — На небе еще светили звезды.

— Черт возьми, почему ты их не остановила?

— А зачем? Они мечтают уничтожить все, что мне дорого.

— Проклятье, Лил! Они забрали дневник.

Откуда такая жгучая обида? Ведь мы просто использовали друг друга — Колтоны и я. Не было у нас никаких отношений, только сделка, и парни сбежали в тот же миг, как перестали нуждаться в моей помощи, как только обрели средства для достижения собственной цели. Теперь, когда у них есть карты с подсказками, братьям больше незачем мириться с моим присутствием и терпеть Лил. Они могут пойти напрямую, не теряя время на поиски направления, и вообще не пересечься с «Всадниками розы». Колтоны первыми доберутся до золота и покинут каньон богатыми людьми, для чего им даже не придется доставать револьвер из кобуры.

Лил закидывает за спину узелок с вещами и садится на пони.

— Куда ты едешь? — спрашиваю я.

— Домой.

— А как же наш уговор? Ты обещала быть моим проводником!

— Ты солгала мне. Уговор больше не действует.

— Лил, не бросай меня здесь. Не бросай меня одну.