Карбоновое сердце - Марьяна Куприянова

спасатель. Причиной тому была не моя природная собранность или способность трезво мыслить в ситуации стресса. Я просто сильно испугалась и действовала, почти не думая, – промедление могло стоить жизни кого-то из них. Да и моей тоже.

Едва подъехали люди, я провалились в черную пустоту, из которой вынырнула только на больничной койке.

В глаза ударил холодный свет, благодаря чему обнаружилось, что жмуриться больно. Голова была как в тумане, поэтому я не сразу вспомнила случившееся накануне, хотя и осознавала, что это, к сожалению, не сон.

Моргнув несколько раз, почувствовала, что глаза воспалены, и побоялась представить, как это выглядит. Лицо жгло, и, кажется, кожа на нем превратилась в подпекшуюся корочку, поверх которой было что-то еще. Осторожно открывая рот или напрягая лоб, я ощущала характерную стянутость, будто меня обмазали глиной и дали ей хорошенько застыть. На попытку прокашляться горло отзывалось сотнями колющих иголочек.

Странно, что я все еще чувствовала боль, ведь, судя по замутненному сознанию, легкой эйфории и частичному онемению, мое тело было накачано анальгетиками. А еще мне прямо сейчас вливали что-то из стоящей рядом мобильной капельницы на колесиках, которую я не сразу заметила. Я прищурилась и постаралась разобрать названия препаратов на белой этикетке поверх прозрачного пузыря. Раствор какого-то Рингера, что-то десятипроцентное, и еще… нет, не разобрать.

Кажется, зрение у меня упало. Надеюсь, это не навсегда.

Разговаривать я даже не рискнула, вместо этого с трудом приподнялась, чтобы осмотреть руки. Их вид меня испугал: от кончиков пальцев до локтей все было забинтовано и пропитано какой-то мазью, а в вену вставлен катетер. Я медленно коснулась щеки и скривилась, проверяя мышцы. Лицо тоже покрывал тонкий и влажный слой ткани. Пахло антисептиками и немного уксусом.

Откинув покрывало, я увидела на себе больничную тунику и босые целехонькие ноги, если не считать ссадин на коленях и мелких порезов. Отсутствие кого-либо в палате, помимо каталки у выхода, позволило подняться с постели, прихватив одной рукой капельницу. К моему удивлению, стояла я довольно крепко, а потому уверенно зашагала к двери, чтобы найти кого-то, кто сообщит мне, что случилось после потери сознания. В моем представлении все было не так уж страшно, раз я жива и могу ходить, не умирая от болевого шока. Не собираясь смиренно дожидаться, пока кто-нибудь явится ко мне по своему желанию, я хотела заявить о себе и узнать положение вещей.

Обошлось ли? Справились дальше без меня? Кто-то погиб? Как быстро приехала «Скорая»? Сколько времени прошло? В чем была причина аварии? Вопросы вяло блуждали в моей затуманенной обезболивающими голове, сопровождаясь слабым поскрипыванием колесиков капельницы.

В коридоре никого не оказалось, и я спокойно направилась дальше, не задумываясь, как могу выглядеть. Плачевность моего состояния была столь очевидна, что я почти не обращала внимания на притупленную боль. Хоть бы дети выжили, думала я и переставляла ноги по скользкой больничной плитке, слишком гордая для того, чтобы придерживаться за белые стены. Мне хватало своеобразного костыля, на который я опиралась при надобности.

Завернув за угол, я остановилась. Поодаль, у приоткрытой двери, боком ко мне стоял мужчина в голубом халате, компанию ему составляли Гвен, Дуглас и Мэтт. Они негромко беседовали, не замечая меня, а я не спешила себя обнаруживать. Мое внимание привлекло мамино лицо – опухшие глаза и дрожащие губы говорили о том, что она точно плакала последние несколько часов, да и сейчас еле сдерживалась. Друзья из тату-салона выглядели обеспокоенными и мрачными.

Почему в госпитале настолько тихо? Ни в моей палате, ни в коридоре окон не было, только искусственное освещение, отливающее бирюзовым, как и все остальное здесь.

– Мам, – позвала я, уверенная в том, что мое сипение никто не услышит, и придется напрячь связки сильнее.

Но собеседники повернулись на странный звук и застыли. От удивления они лишились дара речи и все, что могли, – это смотреть на меня широко распахнутыми глазами.

– Господи Иисусе, – первым пришел в себя врач и кинулся ко мне. – Как вы сюда добрались, хотелось бы знать?!

– Сара, девочка моя! – воскликнула Гвен и тоже бросилась ко мне. – Как до такого дошло?!

– Не прикасайся, – предупредила я ее, как только она приблизилась.

– Вы не должны здесь находиться. Давайте мы поможем вам вернуться в палату, – беспокойно тараторил доктор, больше всех изумленный моим появлением. – Вам сейчас нельзя передвигаться самой, только на каталке!

По его расчетам, я не должна была приходить в сознание до вечера, а уж о том, чтобы встать и бродить по больнице, не было и речи.

– Я сама вернусь, – понимая, что гордость сейчас неуместна, я все же не могла от нее избавиться, как и от ощущения, что эти люди в чем-то передо мной виноваты. – Они в порядке?

– Все живы. Как ты сама? – спросил Дуглас. И по-моему, это самое нелепое, что можно было спросить у перемотанной бинтами мумии.

– Нормально, – отмахнулась, скрипя зубами.

– Нашу Сару огнем не возьмешь, – ухмылялся Мэтт. – Она же и так «фрай»!

Его каламбур никто не оценил. Парень всегда шутил странно и довольно неуместно.

– Идем, приляжешь. Все обсудим. Так легче будет. Ну? Будь послушной девочкой, – мягко добавил Дуглас, зная, как справиться с моим упрямством.

Я согласилась. Доктор и Гвен недоумевали, почему я не теряю сознание или хотя бы равновесие с учетом перенесенных травм и влитых в меня лекарств. Не зная всех деталей, известных им, о последних часах, проведенных в отключке, я просто была рада, что держусь на ногах при моей слабости.

Мысли о пережитой реанимации, наркозе, хирургической очистке ожогов, вскрытии пузырей и удалении кожи еще не приходили мне на ум. Вся эта информация лишь ожидала впереди.

Выяснилось, что пострадавшие при аварии доставлены в тот же госпиталь, и когда всем станет лучше, мы сможем увидеться. Мне диагностировали ожог кожи лица и рук второй степени, а также интоксикацию парами бензина и угарным газом. Пообещали восстановление в течение месяца, но тяжелое, с волдырями и болезненными процедурами.

– Рубцов не останется, если вас это волнует, – сказал доктор, видимо, пообщавшись с моей матерью и сделавший неверные выводы о моих приоритетах. – Оперировал профессионал. Судя по всему, у вас невероятно высокий болевой порог, значит, вы справитесь. Но держитесь, в течение суток начнется самое страшное – образование новых ожоговых пузырей. Первичные мы уже удалили, иначе могло начаться заражение. Ваше коматозное состояние вызвано не только наркозом после операции, но и опиоидными препаратами, такими как морфин и фентанил, которые усмиряют сильную боль. Поэтому я удивлен, что