Куко́льня - Анна Маркина

Я чувствовала по ухмылкам однокурсников, по повисавшим в разговоре паузам, по растущей заинтересованности, по смешкам за спиной, что они всё знают. Хотя, может быть, это только казалось мне, ведь напрямую никто никогда не спрашивал.

Реальность раскачивалась. Как тарзанка над речкой, которую ты с трудом можешь поймать, а схватившись, повисаешь в воздухе на несколько секунд и с шумом шлёпаешься в ледяную воду.

На лекциях ко мне подсаживались парни, мужчины на улице спрашивали номер телефона. Девчонки приглашали в свои компании на переменах, звали на прогулки.

Запуганный зверёк внутри меня никуда не делся. Но теперь чем больше он боялся, тем яростнее готов был ринуться на врага с громким шипением. Страх его никому не был виден. Никому, кроме единственного мучителя.

Юра не появлялся по несколько дней: не звонил, не писал. Теперь я испытывала не просто приступы дикой тоски, смешанной с жалостью к себе, но и недоверие. Я твердила: не на помойке же я себя нашла. Почему я это позволяю? Но переключиться уже не могла. Будто все мысли посадили в поезд, который мчится к пропасти, но нет ни машиниста, ни стоп-крана.

Однажды меня проводил до дома один мальчик. В апреле. Тянулись звонкие ручьи, пели птицы, пробивалась зелень. Мы просто болтали.

Не знаю, как… но Юра всё узнал. Иногда мне казалось, что он следит за мной, хотя я убеждала себя, что это мои домыслы. Он мог увидеть нас выходящими из универа.

Это был первый раз, когда он накричал на меня. До этого он многое себе позволял, даже уходил, хлопая дверью. Понимал, что самое страшное наказание – это отобрать себя у меня. Теперь в его настройках появилась новая опция – крик. Как будто я была низшим сословием, не заслуживающим другого отношения. Как и все женщины – твари и предательницы. Он орал, что я веду себя как проститутка, что ему противно на меня смотреть. Это была ещё одна точка перелома. Он вытащил из меня на поверхность что-то звериное.

Раньше я плакала, когда он обижал меня, пыталась защититься и объяснить, что он всё неправильно понял. Теперь я сама поверила в свою виновность. И это разбудило во мне бесстрашие. И злость. Липкая злость заполнила всё моё существо, заперев в чулане подсознания того ребёнка, которого я доверчиво отдала ему на растерзание.

Я тоже начала кричать, разбила несколько тарелок. Кричала, что он всё правильно понимает, что мне куда интереснее с ровесниками, чем со старым мужиком, который ни на что не способен в постели, у которого вечная депрессия. И ещё: чтоб он катился лесом со всеми его загонами.

И тогда он набросился на меня, повалил на стол, разорвал одежду. Но он не насиловал меня, нет. Моё тело оголодало без его прикосновений, оно поддалось с готовностью. Это была оглушительная страсть, животный инстинкт, через который прорывалось всё накопившееся в нас: вся наша любовь и невозможность нашего счастья, всё тёмное и звериное, что мы прятали от себя. Это было подобно освобождению.

Потом мы перешли в спальню и потерялись в ночи. Впервые он не поехал домой. Впервые он забыл про всё, кроме меня.

После этого всё наладилось. Качели поднялись высоко-высоко, к голубому майскому небу. Ровное тепло заползало через открытые окна. Вишня у подъезда стояла в белой фате. Шли тёплые дожди, и радуга облокачивалась на дома. Это был тот тип долгого перемирия в большой войне, после которого начинается страшное, кровавое наступление одной из сторон.

Его невозможно было предугадать. Но я чувствовала, что спокойствие установилось ненадолго, что, если я буду маленькой и беззащитной, как прежде, если я не расставлю часовых, не подготовлюсь к нападению, я буду уничтожена. Ему нужна была острота ощущений? Ему нужно было знать, что он в любой момент может меня потерять? Что я не позволю обращаться с собой как с вещью? Так тому и быть.

Когда Юра уехал на работу, я пошла в магазин и потратила все оставленные им на неделю деньги и то, что я накопила за весну. Купила самую откровенную и кричащую одежду, самую яркую косметику: рябиновую помаду, тени с блёстками, румяна, которыми раньше не пользовалась. На дорогие украшения мне не хватало, поэтому я набрала бижутерии. Купила чулки – раньше я их не носила. И сладкие, заметные духи. И откровенное бельё. В салоне мне нарастили ногти и ресницы. Я записалась в фитнес-клуб, чтобы сбросить набранные килограммы.

А потом отправилась в универ. И первым делом зашла в его кабинет.

– К Юрию Сергеевичу, – я нагло посмотрела на секретаршу.

Та позвонила ему.

В этот момент я была как целая вражеская армия, подошедшая к границам его государства. Нарушила все негласные правила наших отношений, появившись в его приёмной. Это была война. Странная, уродливая борьба за власть. И он понял это. Он не кричал, не отстаивал границы. Просто запер дверь и расстегнул мне юбку. То, что секретарша всё слышала, даже добавляло остроты.

Потом я присела на краешек стола, чтобы поправить чулки. Тогда я по привычке положила ноги к нему на стул. И он накрыл их ладонью.

Это были минуты полного понимания нашего общего падения и внутренней тишины.

Учёба окончательно перестала меня интересовать. Я ходила на лекции и в спортзал, чтобы просто куда-то ходить. У меня появилось много знакомых, с которыми я проводила время и которым, в основном, не было дела до меня, как и мне до них. Но сессию я закрыла без особой подготовки. Что бы я ни отвечала, мне ставили тройку и отпускали. Сложно было сказать: это Юра постарался или мне просто везло.

Прошло несколько месяцев в режиме окопной войны. С перестрелками эсэмэсками и взрывами во время редких свиданий. Он уезжал с семьёй отдыхать. Я шаталась по городу с новыми друзьями. Пили, парни отпускали глупые шутки, девчонки обсуждали, кто с кем мутит. Смотря в зеркало, я не могла узнать себя в отражении. Как за полгода из серой мышки я превратилась в этого монстра?

К осени он стал пропадать, опять заговорил о бессилии, нехватке времени и депрессии. Опять перестал отвечать на звонки. Только теперь прибавились ещё финансовые трудности. Надо было оплачивать учёбу сына, не поступившего на бюджет. Однажды я не обнаружила денег на подоконнике. Но он продолжал платить за квартиру.

Я начала искать работу. В салон, в котором я ещё в школе работала промоутером, требовался администратор. Почти все мастера меня знали (я там часто бывала последние месяцы). А