Куко́льня - Анна Маркина

не было столько счастья. Оно оглушительно обрушилось на меня, как воды Ниагары. И мне захотелось им поделиться.

Я пригласила Олю в гости. Она приехала после учёбы, ранним вечером. Мы пили шампанское из красивых бокалов, с дольками манго и смеялись. Я рассказывала о том, как влюбилась и как чуть ли не ходила по воздуху от радости. Без подробностей, конечно. Только сказала, что мужчина старше. А она болтала о новых предметах, о романах на курсе и о том, как они всей группой курили траву прямо в аудитории. Потом она уехала.

Я не успела приготовить ужин.

Когда Юра заметил, что в раковине стоят два бокала, он рассердился:

– Кто у тебя был?

– Подружка из универа.

– Ты же говорила, что у тебя нет подружек…

Это было первое его перевоплощение. Будто другой человек стоял передо мной – фигура, вырезанная из гранита. Он стал подозрительным и холодным.

– Ну… однокурсница.

– Так подружка или однокурсница? Ты уж определись.

То, что он говорил, было не так страшно, как то, как он говорил. Его тон был ледяным.

– Ты чего? – я попыталась подойти к нему и обнять, но он отшатнулся, как будто я болела проказой.

Это было инстинктивное движение, он сделал его не специально. И от этого мне стало страшно и больно, ведь раньше он никогда не отталкивал меня.

– Кто здесь был? – повторил он.

Я назвала имя и фамилию. Он велел мне принести телефон, стал просматривать список вызовов. Всё внутри меня сопротивлялось, но я промолчала – в конце концов, мне нечего было скрывать. Он не только проверил контакты, но и велел набрать последний номер и включить громкую связь. Видимо, хотел убедиться, что я не записала парня под чужим именем. Я позвонила. Когда Оля взяла трубку, пришлось попросить у неё домашку, чтобы объяснить причину звонка.

Я думала, что он успокоится и извинится, но он продолжил:

– То есть ты показала чужому человеку, как мы живём? И про меня рассказала?

– Ты не говорил, что мне нельзя приводить гостей. Конечно, я про тебя рассказала. Без имени.

– Да-да, зачем мне имя? Просто старый хрен, который тебя содержит!

С этого дня я поняла, что бывают такие дни, когда всё оказывается вывернутым наизнанку и, как бы я ни оборонялась, защититься невозможно – я всегда была виновата.

Он умел причинять боль. Всегда бил в открытые раны. Не в физическом смысле, конечно. Руку он никогда не поднимал. Он вообще вроде бы не делал ничего такого, что можно было бы классифицировать как «плохое». Но почему-то я чувствовала себя всё хуже и хуже. Будто каждый сантиметр моей личности раскатывали под прессом.

Я была как легко читаемая карта с флажками, потому что сама рассказала обо всех своих уязвимостях. Обычно близкие люди стараются не давить туда, где тебе больно. Он – наоборот. Мне стало казаться, что он исследовал меня в первые месяцы именно для того, чтобы найти все мои слабые места и иметь возможность расковыривать их гвоздиком своего презрения и недоверия всё глубже и глубже.

Он хлопнул дверью и ушёл.

Я рыдала всю ночь. Никак не могла понять, что произошло и в чём же я виновата. Ведь я ничего плохого не сделала. Меня трясло. Я забралась под кухонный стол. Там было спокойнее. Как в укрытии.

Рано утром он появился на пороге с огромным букетом цветов. Открыл дверь своими ключами и бросился поднимать меня с пола, усадил на колени и расплакался. Сказал, что жена ему изменяет, уже давно, поэтому он так отреагировал, ведь верность и преданность для него очень важны. Больше он не вынесет, если его обманут.

И я простила его. Мне хотелось простить.

Тогда он впервые принёс розы. И больше никогда не дарил мне хризантемы. Это было вывернутое наказание, такое же странное, как и всё, что он делал дальше…

После этой ссоры он стал приезжать реже. Когда мы встречались, он был в плохом настроении или усталый. Я не понимала, что происходит. Ведь всё было так хорошо. Он говорил, что у него депрессивный период, что ему просто требуется больше поддержки. Ему тяжело справиться с навалившимся: проверка на работе, проблемы со старшим сыном, который заканчивал школу в этом году и на которого жаловались учителя.

Он стал срываться на мне. Вначале он много хвалил меня. По любому поводу. Мою внешность, характер, привычки, умение готовить. Теперь он мог отодвинуть тарелку и сказать, что это несъедобно. Раньше он никогда не подчёркивал моих недостатков. Я чувствовала себя идеальной рядом с ним. Он говорил, что я настойчивая и сообразительная, красивая, что во мне гораздо больше глубины, чем в девушках моего возраста.

Теперь он подмечал все мои промахи, все пробелы:

– Как ты можешь этого не знать? Это же известно любому второкласснику.

– Ты ездила к отчиму? Опять этот запах, как с помойки. Ты можешь по крайней мере мыть голову после него?

– Ты поправилась… Ты не беременна, я надеюсь?

Я и в самом деле начала поправляться. Мой организм будто бы готовился к длительной обороне, как город-крепость: откладывал запасы и достраивал стены.

А главное, Юра постоянно держал меня в неведении и страхе.

Он говорил:

– Это ещё ничего. Депрессия обостряется весной. Будет ещё хуже.

Это была проверка на прочность: не испугаюсь ли я, не сбегу ли от него. И я не сбегала. Мне некуда было идти, я зависела от него. К середине весны я чувствовала себя как дворняжка, посаженная на цепь. Могла целыми днями ждать его возвращения. Неважно, приходил он с дубинкой или с косточкой. Я не могла думать уже ни о чём другом.

У него пропало желание. Он говорил, что и это из-за болезни. Но я знала, что дело во мне, что он больше меня не хочет.

Я не могла уйти, потому что оставалась память о прошлом, о том, как всё начиналось. Я продолжала бежать за приманкой, круг за кругом. Жила памятью о зиме с её алмазным снегом, восторгом от наших поездок и ощущением огромной, пусть и больной, любви. Мне казалось, что это просто период, который надо перетерпеть.

Чтобы чем-то себя занять, а не сидеть сусликом от рассвета до заката в арендованной квартире, я опять стала ходить на пары. Моё возвращение произвело фурор. Больше я не была серой мышкой, которую словно бы саму нашли в секонд-хенде. Я была привлекательной молодой женщиной, крутившей роман с ректором. Конечно, я никому об этом не говорила, но слухами земля полнится.