Сладкий - Маша Ловыгина

залезла в кабину и с сожалением посмотрела на замятый мех шубки: «И куда я так вырядилась?!

– Тэкс-с, – засвистел сквозь щербину между зубов мужичок и быстро просмотрел ее бумаги. – Все понятно. Помчали, Варвара?

– А долго ехать?

– Не, двести кэмэ всего.

– О боже... – Варвара облизала губы и прислушалась к ворчанию в своем животе.

– Кофейку? Чайку? Из города выедем, на заправке перекусим!

Она выдохнула и пристегнулась. На сытый желудок любая дорога в радость!

– А вы на Сладком живете?

– Живу, агась!

– И как там?

– А хорошо!

– М-да... А вот скажите, – Варвара подобралась и запахнула полы шубки, – есть у вас там какие-нибудь мистические вещи? Легенды или верования?

– Есть! У нас все есть! – важно заявил водитель и тут же хихикнул: – Нормальной жизни нет, а так все есть!

Варвара скосила на него глаза, прикидывая, что он имел в виду.

– Меня, кстати, Славой зовут! – представился мужичок.

– Очень приятно.

– Слухай сюда, Варвара! Я тебе сейчас такую историю расскажу, закачаешься!

Их действительно хорошенько тряхнуло на повороте.

– Сказ мой тебе будет про монаха-отшельника.

– Это когда было? – решила уточнить Варвара.

– Что значит, было? – подскочил Слава. – Есть!

– В смысле, он тоже живет на острове?

– Не-не, его призрак бродит по округе уже несколько веков!

– И что же он делает? – скептически усмехнулась она.

– О... дел у него много! Следить, значит, чтобы всякий преступный элемент не разбежался. А еще, – мужичок зыркнул на нее «страшными» глазами, – забирает заблудившихся путников в свою тайную обитель. И ходу оттуда обратно нет...

– Так путники-то живые, – резонно заметила Варвара, а затем ахнула: – Или нет?

– Хороший вопрос! Кто замерзает, кто тонет, кто в лесу гибнет – всем им дорога в заброшенный монастырь на болотах.

– И что же, видел его кто?

– А то ж! Иначе бы и не говорили! Идет он, значит, с огненным факелом, чтобы заблудшие души его видели, и, это самое... уводит, короче...

– Ох, ё...

– Твоя правда, Варвара! Именно так и есть!

Доктор не приедет

Егор уже полчаса ходил вокруг своего хвостатого постояльца, почесывая затылок и примеряясь к тому, как освободить пса от веревки. Нет, так-то он, конечно, знал, как это сделать – вон и большой охотничий нож уже приготовил, и кипяченую, теплую еще воду из печи достал. Этого пса бы, по идее, следовало сначала в бане отмыть хорошенько, но уж больно тот был слаб. К тому же, наверняка простужен. Про кишечных паразитов и блох даже думать не хотелось, но у бродячих животных подобный зоопарк в анамнезе вперед всего остального стоит. Следовало избавляться от всего постепенно, ведь в медицине, как известно, главный постулат – не навреди.

– Повезло тебе, ушастый, – усмехнулся он и присел на корточки, – что баня не топлена. А то бы я тебя веником отходил хорошенько.

Пес нахмурил густые, с тонкими белыми волосками брови и положил морду на передние лапы.

Егор протянул руку ладонью вверх и дал себя обнюхать.

– Я – Егор, а ты? – мужчина дотронулся кончиками пальцев до собачьей переносицы. – Может, Бим? Или Бом? Или Шарик? Ладно... Если не против, я буду звать тебя Джек. Дай, Джек, на счастье лапу мне...

Он мягко огладил горячую голову собаки, потрепал за ушами и замер, нащупав веревочный нарост на шее.

– Смотри, эта дрянь доставляет тебе массу хлопот и боли. Есть предложение: я ее снимаю, и мы с тобой торжественно сжигаем ее в печке. Как тебе такое?

Пес следил за каждым его движением. Егор встал и подошел к столу. Взял нож. Ответом на его действия стало глухое рычание.

– Понял, – он положил нож обратно и задумался. Порывшись в аптечке, нашел маникюрные ножницы. Спрятав их в ладони, Столетов вернулся к собаке и присел на корточки.

Пес опять положил голову на лапы и протяжно вздохнул.

– Нож ты знаешь... – вслух рассуждал Егор. – И, наверное, не в смысле, что им колбасу нарезают. Что-то мне подсказывает, что и при пальпации я у тебя много чего поганого на шкуре найду. – Он уже успел заметить выболевшие и затянувшиеся раны на ногах и тощем бедре. – Били тебя, парень? – Егор стал гладить по жесткой шерсти одной рукой, а второй аккуратно вздевывать пальцы в дужки ножниц. – И меня в детстве дворовые били. Отец говорил: не обращай внимания, а я не мог. Понимаешь, характер у меня дурной. Другому бы раза хватило, а я нет – как же без сдачи? Один раз спустишь, потом вообще на шею сядут. Каждый будет пинать и шпынять. Эх, видел бы ты меня тогда! Синяки вообще не проходили! Нос как груша, бровь рассечена... А отец у меня врачом был, известным, очень хорошим... А я его позорил...

Тонкие лезвия ножниц кромсали задеревеневшую бечевку, а Егор продолжал гладить пса и тихо говорить.

– А мама у меня, знаешь, какая была? Добрая. Готовила хорошо. Я же хилый был, тощий. Вот как ты. Она рассказывала, что когда я у них появился, то наесться не мог. Ел, ел... а потом блевал... Отец специальную диету мне назначил, чтобы я потихоньку привыкал к режиму и распорядку, а у меня внутри будто волчара ненасытный жил, даром, что я трехлеткой был. Я же вижу, что в холодильнике еда, на столе пряники и конфеты, а в шкафу банки с вареньем... Не поверишь, сухие макароны жрал. Не потому, что голодал в принципе, а потому что не знал, что это такое. Пищевой интерес – вот как это называется. Ну и нервный был, конечно. А как ты думал? Я же к родителям из детского дома попал, а у нас там было...

Егор коротко выдохнул, когда в нос ударил мерзкий запах воспаленной кожи и гноя.

– Было там, в общем, не так как дома... Свой режим и распорядок...

Пес взвизгнул, когда бечевка натянулась в руках.

– Тихо, дружочек, тихо... По-хорошему бы промочить сначала надо, тогда она легче отойдет. Ты как, потерпишь?

Егор посмотрел на окна. Если уж идти на Сладкий, то прямо сейчас. Пока туда, пока там, и уж темнеть начнет. День короткий – хочешь все успеть, собирайся.

– В общем,