Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

— Где он? Он в порядке?

Слова вырываются из моего рта, неровные и беспорядочные, и внезапное учащение сердцебиения заставляет заработать монитор рядом со мной. Писк становится быстрым, резким, в такт нарастающей панике, сжимающей мою грудь.

— Джуд в порядке. Он прямо здесь, рядом – не уходил с тех пор, как тебя привезли сюда два дня назад, — он издает небольшой хрип, и в его голосе проскальзывает нотка сухого юмора, пробивающаяся сквозь беспокойство. — Хотя от него начинает попахивать, и это пугает медсестер.

Уголок моего рта дернулся, слабая попытка смеяться быстро превратилась в кашель.

— Я никогда… — папа давится воздухом, затем прочищает горло от эмоций, застрявших там. — Я никогда не хотел, чтобы мое прошлое, моя работа, повлияли на эту семью. Я должен был лучше защищать вас.

Вот чего я пыталась избежать все эти годы – видеть, как мой отец носит мое бремя как свой личный терновый венец. Я наблюдала, как он сражался в битвах, о которых не просил, которые я вызвала своей безрассудной потребностью сжигать все, что слишком приближалось ко мне.

— Папа, пожалуйста, — шепчу я. — Это не твоя вина.

Слезы тихо стекают по его щекам, а в глазах бушует буря сожаления и муки. Он быстро вытирает их, как будто стесняется показать мне свою боль, но я слабо протягиваю руку и беру его ладонь.

Когда мои пальцы обхватывают руку отца, я чувствую шероховатость его кожи – текстуру, образовавшуюся от многих лет трудных решений и тяжелого бремени. Его вина давит на комнату, душащая своим весом, и это невыносимо.

— Прости, Фи. Прости меня. Это моя вина. То, что Окли сделал с тобой на том складе, не твоя вина. Это моя вина. Это не имело к тебе никакого отношения. Я просто… Я…

— Папа, все в порядке, — прерываю я его, сжимая его руку. — Все в порядке.

Осознание этого ударяет меня как удар в живот. Он не знает. Не знает о той ночи на Хэллоуин. Не знает о том удушающем стыде, который с тех пор засел в моей груди, гноясь как открытая рана. Я делаю дрожащий выдох, плечи опускаются под тяжестью секретов, которыми я слишком боялась поделиться.

На мгновение мне кажется, что это небольшое облегчение. Если бы он знал всю правду, не думаю, что я смогла бы вынести его взгляд – взгляд, который из вины превратился бы в разбитое бессилие.

Достаточно того, что он винит себя за это. Но изнасилование? Этого я не могу ему рассказать. Это слишком больно, слишком уродливо, слишком переплетено со всеми частями меня, которые я пыталась похоронить.

Это шрам, который я скрывала даже от самой себя, маскируя его гневом и безрассудством.

— Я так люблю тебя, милая Фи.

— Я тоже люблю тебя, папа.

Когда я снова просыпаюсь, в комнате темно.

Окутанная слабым светом мониторов и приглушенным гудением оборудования, я медленно моргаю, привыкая к полумраку, и чувствую, как тело болезненно тяжелеет на тонком больничном матрасе.

Но потом я вижу его.

Джуд сидит на стуле у двери, локтями опираясь на колени, пальцы запутались в еще влажных волосах. Должно быть, он принял душ – вероятно, первый за несколько дней. Волосы спадают на лоб, темнея от влаги, и он выглядит одновременно изможденным и болезненно красивым.

Мое сердце сжимается при виде его, – этого мальчика, который должен был быть моим врагом, но каким-то образом стал единственным человеком, которого я не могу потерять.

— Одиночка.

Джуд поднимает голову, его глаза встречаются с моими. Он выглядит так, будто увидел привидение – его челюсть сжимается, и в его взгляде мелькают сильные эмоции. Облегчение. Отчаяние.

— Заучка, — выдыхает он.

Подсознательно он опускает ладонь на грудь и трет место прямо над сердцем, глядя на меня. Я ожидала сострадания, что он будет смотреть на меня, как на сломанную куклу, которую невозможно починить.

Но Джуд смотрит на меня так, как всегда.

Я не сломана. Я не Королева Бедствий. Я не его враг.

Я просто Фи. Просто заучка.

— Ты… — бормочу я, проводя языком по потрескавшейся нижней губе. — Обнимешь меня, пожалуйста?

Слова тихие, едва слышные, но в них заключен весь груз того, что я так долго пыталась скрыть.

Мне нужно, чтобы он был ближе.

Расстояние между нами кажется открытой раной, и я так устала от кровотечения.

Слезы начинают не сдерживаемо течь, и я им позволяю. В этом есть странное облегчение, как будто наконец-то прорвалась плотина. Я плачу не только из-за нынешней боли, но и из-за многих лет молчания, которые держали меня в плену, из-за лжи, которую я говорила себе, чтобы выжить.

Стены, которые я построила, броня, которую я носила – все это рушится в этот момент. Мне не нужно быть храброй сейчас. Не с Джудом.

Я не хочу быть сильной, недосягаемой или злой.

Я просто хочу, чтобы меня обняли и сказали, что, как бы то ни было, мои разбитые осколки все еще достойны любви.

Джуд хмурит брови, в его глазах появляется боль и нежность. Мне больно смотреть, как он приближается ко мне.

Он не спрашивает, уверена ли я. Он не колеблется. Он просто подходит.

Когда он приближается, я снова киваю, давая ему понять, что я в порядке, и это все, что ему нужно. Джуд перемещается, осторожно ложится рядом со мной, стараясь не задеть капельницы и провода, соединяющие меня с пищащими аппаратами. Углы моего рта поднимаются, когда я смотрю на его ноги, свисающие с края кровати, на его большое тело, которое с трудом помещается на ней.

Я чувствую тепло, исходящее от него через тонкую больничную рубашку, когда его рука скользит под мои плечи и притягивает меня ближе, пока моя голова не упирается в его грудь. Я слышу равномерное, прерывистое биение его сердца, и это самый утешительный звук в мире – доказательство того, что он здесь, живой и настоящий.

Его другая рука находит мою, его пальцы осторожно, дрожа, проникают в мои.

Плотина внутри меня не просто прорывается – она размывается, смывая стены, которые я строила кирпич за кирпичом. Я так долго пыталась быть недосягаемой, огнедышащим драконом, который никогда не бывает девушкой в беде. Но здесь, в тепле его объятий, я чувствую себя такой маленькой, такой хрупкой.

Это часть меня, которую я думала, что убила много лет назад, но сейчас она вырывается на поверхность, отчаянно ища утешения, отчаянно ища Джуда.

— Я с тобой, детка. Я здесь. Я с тобой.

Его рука обнимает мою голову, его пальцы нежно пробегают по моим волосам, как он делает, когда я не могу заснуть и в голове крутятся слишком много мыслей.

Я прячу лицо в его груди, и меня окутывает знакомый запах дыма и книг. Это запах безопасности. На этот раз я не сопротивляюсь. Я не отталкиваю его.

Я просто позволяю ему обнять меня.

Я не знаю, сколько мы так пролежали. Сколько времени я позволяла ему обнимать меня, но я знаю, что в конце концов заснула, потому что, когда проснулась, солнце светило через жалюзи в палате.

Комната была заполнена букетами цветов, их яркие цвета резко контрастировали со стерильными стенами. На одной стене висел большой плакат с веселой надписью: «Мы любим тебя, Фи-Фи!».

Ее украшают маленькие отпечатки рук, каждый из которых сопровождается именем, подписанным внизу: Рейсер Хоторн, Стелла Хоторн, Скаут Хоторн.

Грудь сжимается, когда я читаю эти имена, и тепло пронизывает остаточную боль. Я уже представляю себе дикую, озорную улыбку Рейсера, застенчивую, но милую улыбку Стеллы и маленькие ручки Скаута, протянутые для объятий.

Мысль о том, что я смогу снова обнять их, почувствовать их липкие поцелуи и услышать, как они называют меня «Фи-Фи» тем нетерпеливым, возбужденным голосом, заставляет меня почувствовать, что я наконец-то могу дышать.

Я так благодарна, что смогу увидеть их снова. Что всех смогу снова увидеть.

Я думаю о всех незавершенных разговорах, о шутках, которые еще не были сказаны, о моментах тихого уюта, которые делают жизнь терпимой. Я думаю о кострах и поздних ночных поездках, о гонках на Кладбище и даже о громких ссорах, которые каким-то образом делают нас сильнее.