Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Следующий удар пришелся ему по голове, он был жестоким и первобытным. Раздался отвратительный хруст, когда нежная плоть разорвалась, обнажив сырую, разорванную кожу. Кровь хлещет из раны, ее ярко-красный цвет шокирует на фоне грязного бетонного пола.

Кровь, кости, кожа.

Он больше не монстр.

Только сломанный, избитый человек.

Я выпустила свою боль из клетки, освободив ее, как голодное животное. Она слишком долго была заперта, гноилась внутри меня, и теперь питается задыхающимися рыданиями Окли, его жалкими криками о пощаде, которые отскакивают от стен и падают обратно, пустыми.

— Боже, пожалуйста…

— Бог тебя не услышит. Бога нет. Здесь Бог только я.

Мир сужается до хрипов в груди, до влажных, тяжелых вздохов, которые я выжимаю из окровавленных губ. Я бросаю стул, металл с грохотом падает на пол, и в тишине раздается глухой звук.

Я вся в его крови. Она покрывает мои руки, липкая и теплая, свидетельство его последних мгновений, впивающееся в мою кожу, как след, который никогда не смоется.

Мое тело дрожит, конечности вялые и слабые, я смотрю на разбитое тело Окли. Он едва в сознании, под ним лужа крови, он дергается, отчаянно цепляясь за последнюю нить жизни.

Сегодня ночью я – руки судьбы. Ножницы в моих руках.

Я не уйду, пока эта нить не будет перерезана на две части.

Заставляя болящие ноги двигаться, с каждым шагом испытывая острую боль по всему телу, я хромаю к канистре с бензином, спрятанной рядом с креслом Окли.

Топливо. Кислород. Жар.

Смертельная святая троица.

Окли Уикс больше никогда не прикоснется ко мне.

Глава 32

Ромео

Джуд

5 декабря

— Где она, черт возьми?

Слова вырываются из моего горла, как колючая проволока. Я едва узнаю свой собственный голос, низкий и прерывистый, полный отчаяния, которое кажется мне чужим, как будто принадлежит кому-то другому.

Текс Мэтьюс ухмыляется, его красные глаза светятся извращенным весельем.

— Я же тебе говорил, чувак. Я видел, как она уходила с Окли, когда мы приехали. Похоже, эта шлюха в последнее время раздвигает ноги для всех подряд.

Эти слова не просто ударили меня, они взорвали.

Я вижу красный цвет – нет, я сам становлюсь красным.

Не осознавая, что делаю, я хватаю Текса за воротник и бью его головой об край стола. Единственный звук, который я слышу, – это отвратительный глухой стук, мокрый и жестокий, раздающийся по закусочной Тилли, как жестокое обещание.

Но этого недостаточно.

Ярость внутри меня слишком дикая, слишком жестокая, и ей нужно больше, чем просто ощущение, как череп Текса трескается под моими руками.

Текс кашляет, из его рта выпадает окровавленный зуб, он пытается отдышаться.

— Ты сошел с ума, Синклер,

— Куда он ее увез? — рычу я, притягивая его ближе, между нами витает густой запах крови и пота. — Где она, Текс?

— Я же сказал! — кричит он, его тело дрожит в моих руках. — Я не знаю!

Я отталкиваю его, в животе бурлит отвращение.

Я не могу дышать, блять.

Моя грудь сдавлена, каждый вздох причиняет боль.

Я пытаюсь успокоиться, прояснить голову, но все, о чем я могу думать, – это Фи, ее голос, ее смех, она сама.

И ужасающее осознание, что я, возможно, никогда ее больше не увижу.

Я только что заполучил ее.

Блять, я еще даже не успел по-настоящему получить ее.

Мысль о том, что я могу потерять ее сейчас, до того, как она станет полностью моей, давит на грудь, не давая дышать.

Я прыгаю в машину, руки дрожат, когда я ищу ключи. Моя хватка неуверенная, дрожь в пальцах выдает панику, которую я не могу скрыть. Я еду быстрее, чем следует, шины визжат на мокром асфальте, когда я мчусь через Пондероза Спрингс, пытаясь восстановить каждый шаг, который мог сделать Окли, каждый темный угол, в который он мог затащить ее.

Страх внутри меня первобытен, необуздан – как дикое животное, бьющееся о стены клетки, отчаянно стремящееся к свободе. Я никогда не испытывал ничего подобного – этой удушающей смеси гнева, ужаса и беспомощности, настолько глубокой, что кажется, будто мои легкие наполняются свинцом и тянут меня на дно. Каждый вздох – борьба за то, чтобы остаться на поверхности.

Я врываюсь в трейлер Окли, и мне в лицо бьет зловоние прокисшего пива и гнили. Я срываю двери, опрокидываю столы, мои крики разрывают воздух, ее имя эхом отзывается в пустоте, не находя ответа.

Ничего.

Я мчусь в церковь Святого Гавриила, место, где все еще бродят наши призраки. Руки дрожат, когда я выламываю дверь и кричу в пустые, темные залы. Тишина удушающая, пустота поглощает каждый мой звук. Это тишина, которая преследует меня с детства, такая пустота, которая кажется вечной, как будто она всегда была здесь и ждала.

Все еще ничего.

Я еду.

И продолжаю ехать.

Два пропущенных звонка.

До этого я пропустил два ее звонка.

Мой чертов телефон разрядился, и теперь это кажется смертным приговором. Я снова и снова прокручиваю это в голове – мой экран потемнел, зарядное устройство осталось на кухонном столе, два звонка, на которые я не ответил.

Она нуждалась во мне, а меня не было рядом.

Я ударяю кулаком по рулю, удар сотрясает мою руку, разбивая костяшки пальцев.

— Блять!

Мой крик неровный, грубый, звук вырывается прямо из груди. Это не просто ярость – это сожаление, такое, которое съедает тебя изнутри.

Я не этого хотел.

Я не хотел, чтобы так все было.

Но чем дольше я жду, тем дольше Фи с Окли, и я даже не хочу думать о том, что он с ней делает. Мысли, мелькающие в моей голове, жестоки, неумолимы, и я ненавижу себя за каждую из них. Мое сердце сжимается, как в кулаке, с каждой секундой, с каждым неотвеченным звонком, с каждой пустой дорогой.

Я знаю, что должен злиться.

Я должен быть в ярости, в готовности оторвать Окли голову с плеч. Гнев всегда был моим первым инстинктом – острый, мгновенный, как спичка, ударяющаяся о кремний. Он всегда был со мной, – эта дикая, неконтролируемая сила, щит и оружие одновременно.

Но сейчас моя ярость похоронена заживо, задыхается под слоями гораздо более мрачных, жестоких эмоций.

Паника.

Страх сжимает меня изнутри, скручивает кишки, сдавливает грудь, и каждое дыхание будто вырывают из груди. Это отчаянное, мучительное чувство, которое поглощает все остальное.

Я уже молил Бога в своей жизни.

В детстве я падал на колени и умолял Бога о любви, безопасности, искуплении, пока мои колени не были в синяках и крови. Синие и фиолетовые следы, которые казались наказанием за спасение, которое так и не пришло. Я до сих пор чувствую их под кожей, как напоминание о каждой невыслушанной мольбе.

Я поклялся, что ни один человек, ни один Бог, ни одна сила в этом испорченном мире никогда больше не увидит меня на коленях. Ни в мольбе, ни в отчаянии, ни в той пустой, душераздирающей нужде, которая разрывает твое достоинство на куски и оставляет его разбросанным, как пепел на ветру.

Но ради нее?

Я бы преклонил колени.

Я бы ползал, как Прометей, прикованный к скале, каждый день терпя муки за украденный огонь, которого я никогда не должен был трогать. Я бы страдал, я бы истекал кровью, я бы молил Богов, от которых давно отрекся, только ради надежды, что с ней все в порядке.

И поэтому я не колеблюсь. Ни на секунду.

Я вываливаюсь из машины, как только она резко тормозит, ноги едва держат меня, когда я поднимаюсь по мраморным ступеням. Грудь горит, болит от неугасаемого огня, который прожигает меня насквозь, угрожая поглотить все на своем пути.

Дверь открывается с глухим стуком, который раздается эхом по всему дому, отчаянным, мучительным звуком.

Я врываюсь в гостиную, даже не замечая нескольких человек, собравшихся там. Их лица сливаются в одно, на чертах, на которых я не могу сосредоточиться, отчетливо читается беспокойство, я слышу голоса, зовущие меня, но не могу их разобрать.