Людмила Молчанова - Трудные дети (СИ)

   Оксана снова уехала не вовремя. Или в самое время - с какой стороны посмотреть. Именно в тот момент мы с Маратом нуждались друг в друге. Появился не просто секс, нужда, удобство, появилась, своего рода, потребность...какая-то глубокая и правильная. Отличающаяся от всего того, что мне хотелось от жизни. Кто бы мог подумать, что мне станет необходимым просыпаться "не одной". Не просто "не одной" - с таким же успехом можно завести кота или собаку, и будет тебе счастье. Нет. Мне стал необходим Марат. Я просыпалась и видела его, засыпала и тоже видела его. Я привыкала и привыкла к тому, что на кухне он работает, просматривает какие-то бумаги, а я суечусь рядом, делая свои дела. Я привыкла даже к постоянно-периодичным звонкам на его мобильный и могла с точностью сказать, кто звонит и по какому вопросу.

   В какой-то степени даже сам Марат стал жить моей жизнью. Теперь он точно знал, с кем я учусь, общаюсь, в каких отношениях состою. У меня были знакомые, так называемые друзья, хотя за друзей я их не считала. Но были такие люди, с которыми я могла бы прошвырнуться по магазинам или выпить кофе. Одна поправочка - если бы я в этом нуждалась.

   Но Марат знал о них всех, а я знала обо всех его знакомых. В то время мне трудно было по-настоящему оценить особую степень доверия и единения, образовавшуюся между нами. Я не ценила, вернее, занизила ее стоимость. Мне казалось, что это так же нормально и обыденно, как и все остальные вещи, которые я получила, проникнув в цивилизованный мир. У меня не было еды, жилья, возможности учиться, книг. Я не знала, что такое радость, уверенность в завтрашнем дне, удовольствие. И узнала обо всех этих вещах только здесь, рядом с Маратом. И наше единение я приравнивала к...ну, уверенности в завтрашнем дне. Крайне полезная и приятная штука, которая доступна всем или почти всем.

   Я проникла еще глубже, если такое вообще возможно. Я проникла даже туда, куда боялся заглядывать сам Марат.

   Он же чеченец. Родившийся в Чечне, воспитывавшийся в правильной, по их законам, семье. Мне так казалось из его немногословных рассказов, которые состояли из пары-тройки рубленых предложений. Я знала, что его отец любил его мать, она была его первой и единственной женой. Больше он не хотел. Я знала, что его отец учил Марата многим вещам - это проглядывалось в изменяющейся тональности голоса, в которую прорывались глубокие, спрятанные воспоминания. Но стоило копнуть глубже, как Марат закрывался. Захлопывался, как мерзкая раковина, и мне хотелось стукнуть его по башке и заявить, что он упрямый дурак.

   Но я же не таран, и такой способ с Маратом никогда не прошел бы. Приходилось действовать мягко, нежно, ловя мужчину в такие моменты, когда он больше всего уязвим. Это два состояния: пьяный Марат и пресыщенный Марат. Ну а так как пил он редко, то оставалось лишь второе. Другое дело, что после секса уже мне не хотелось говорить и о чем-то спрашивать.

   Я садилась на Марата верхом, легонько его целовала и гладила. Очень нежно, бережно - касаясь совсем не так, как в порыве страсти. Любила перебирать его волосы, и мужчина чуть ли не мурлыкал от удовольствия. Он почти засыпал, откидывая мне голову на ладонь, а я, как кошка, калачиком сворачивалась у него на груди, убаюкиваясь мерным стуком уверенного и надежного сердца.

   - Скажи что-нибудь, - шепотом, еле слышно попросила я. Такой момент не хотелось портить громкостью.

   Марат зарылся в мои волосы, наматывая черные пряди на крепкие пальцы.

   - Что сказать?

   - Не знаю. Что хочешь. Скажи что-нибудь по-чеченски.

   В такие моменты он не злился и не нервничал. Полумрак и нежность успокаивали нас обоих.

   - Что?

   - Что угодно. Хочешь, даже ругайся на меня, - щекой потерлась о короткие темные волоски на его груди. - Только тихо. Не шуми.

   В первый раз он не ответил. Во второй - весело хмыкнул. Но я же упертая. В третий раз он сказал пару слов. Позже - мог минут пятнадцать о чем-то мне рассказывать, смеясь над моим растерянным, озадаченным и очень серьезным выражением лица. Я ни слова не могла понять, тарабарщина какая-то, но мне нравилось слушать то, как он говорит. И я изо всех сил это делала. Не понимала - чем безумно мужчину развлекала - но слушала.

   - Перестань хмуриться, - Марат протянул руку и разгладил бледный лоб. - У тебя такое лицо сразу...интересное становится.

   - Не смешно. Я вот выучу английский и тоже что-нибудь тебе скажу. А ты не поймешь.

   - Я знаю английский.

   - Знаешь, да? - расстроенно протянула я. Учить еще один язык мне не хотелось.

   Чечен понял причину моего разочарования и подавился смехом, получив от меня кулаком по ребрам.

   - Знаю.

   - А немецкий?

   - Знаю.

   - Французский?

   Он покачал головой, заставив меня расплыться в загадочной улыбке, кроющейся в уголках губ и глаз.

   - Не знаю.

   - Отлично. Я тогда буду учить французский. А потом как ска-а-а-жу тебе что-нибудь такое...

   - Для этого я выучу все неприличные словечки, - посерьезнев, заявил Марат.

   - Ну тебя.

   Он сказал отрывистую, короткую фразу на своем языке, заставив меня снова нахмуриться и наклониться к нему.

   - Что? Что значит "сунахь..."

   - Забудь. Иди сюда.

   Мужчина притянул меня к себе, заглушая все вопросы и выбрасывая из моей головы все мысли. Эта ночь, как и остальные, принадлежит нам. И только нам.

   Он никогда не говорил на этом языке с Оксаной, ее родителями и со своим окружением. Даже с Трофимом и Дирижером не говорил. Не знаю почему. Наверное, не хотел, чтобы его снова этим попрекали. Правда не знаю. Вроде Ксюша с ее родителями - умные люди. В смысле, доверчивые (в лице дочери), но образованные же, грамотные, с широким кругозором. Только всего, что отличается от их устоявшейся жизни, они боялись и презирали.

   Родители его жены и так часто попрекали этим Марата, считая его диким каким-то, недостойным. Я не знаю. Он их умнее, хитрее, сильнее. Марат в два счета разорил отца Оксаны, сделав все с хирургической отстраненностью и точностью. Как по нотам. Он облапошил их всех, оставил с носом, но они - что не укладывается у меня в голове! - по-прежнему считали его грязным и недостойным их. Только вот сейчас, когда Марат давно оставил этих снобов у себя в хвосте, заставив глотать пыль, его мало интересовало их мнение.

   Я же наоборот, вытаскивала на поверхность спрятанную часть Марата. Он наполовину чеченец, воспитывавшийся в своей стране до четырнадцати, пятнадцати лет. Иногда он о ней рассказывал. Говорил, что там красиво и тепло. Но почему-то Марату было легче подавить все в себе, хотя, возможно, он просто привык. Не знаю.