Лидия Чарская - Вакханка

— Мне… мне казалось, что он… он любит меня немного.

— Лю-би-ит… Как бы не так! Осталось у них место для любви в сердце-то… Небось, все излюбил, гаденько, мелко, пошло, ничтожно! Слушай, Клеушка, ты не реви. Ей-богу, не стоит… Хулиганы они все, выражаясь литературно-художественным слогом. Но если уж ты так его любишь, так можно и ему хвост прихлопнуть, небось из такого же теста замешан, как и все.

— Фани, что ты говоришь, милая! — так вся и оживилась Орлова.

— То-то милая. Была милая, да вся вышла. Вот что, Клеопатра. Фу, черт, и имя у тебя физиономии под стать. Ведь создает же природа таких кралей… Кабы ума тебе при этом — умирать не надо, ей-богу.

— Фани! Ты хотела помочь мне, кажется, — снова взмолилась Клео.

— И помогу. С радостью помогу. Из одного антагонизма ко всей их подлой братии помогу. Ты только скажи, любишь ты его вправду, или упрямство это у тебя больше?

— Какое уж тут упрямство! Ты же сама видишь: никто и ничто меня не интересует, только он.

— И на все пойдешь ради этой твоей страсти? Не побоишься?

— На все. Собакой его буду.

— А мать?

— Что мать?

— Да ведь шуры-муры у него с нею, сама знаешь.

— А мне что за дело! — Глаза Клео загорелись внезапным злым огоньком. — Что мать? Она свое взяла от жизни. Достаточно попользовалась всеми ее благами, ее песенка спета. Дорогу нам, молодости! За нами права и сила. Право свежести, юности и красоты.

— Верно. Молодец. Давно бы так! А то вздумала рюмить. Заруби ты на своем хорошеньком носу раз и на всю жизнь, душечка: ревущая баба для мужчины полбабы… Умирай, давись, задыхайся, но при них ни единой слезы. Помни твой девиз, наш девиз, вечно женский: обаяние и сила в жестокости; излишняя сердечность — гибель. Между нами и ними вечный поединок, и храни нас Господи уступить. Поняла? А теперь бери бумагу и пиши сначала Арнольду. Взяла? Так! Теперь слушай, я диктую:

«Дядя Макс. Я была глупа и раскаиваюсь в моей глупости. Больше не повторится ничего подобного. Забудьте мою вспышку и простите вашего Котенка. А в знак прощения приезжайте в субботу на последнюю перед разъездом вечеринку на дачу Фани Кронниковой. Я обещаю вам нечто в вашем вкусе, и вы не раскаетесь, приняв это приглашение.

Клео.

Р.S. Разумеется, секрет от мамы».

— Написала? Прекрасно, А теперь давай я напишу этому твоему новому поклоннику Тишинскому.

— Зачем? Не надо звать этого желторотого птенца.

— Не будь идиоткой! Пойми одно: ты заполучишь твоего Макса через Тишинского. Вот смотри, что я напишу ему.

«Monsieur Мишель! Одна молодая особа, чувствуя себя немного виноватой перед вами, хочет загладить свою вину и доставить вам некоторое развлечение. Приезжайте в субботу в особняк Кронниковой. Каменноостровский, N°… чтобы видеть то, что вряд ли увидите когда-либо в жизни.

Подруга Клео».

— Finita la comedia! Теперь утешься, милая дурочка, и поцелуй меня. Твой Макс будет у твоих ножек не позже этой субботы…

VI

Веселый май-жизнедатель смотрит в окна небольшого красивого особняка на Каменно-островском. Легкие голубоватые сумерки улыбаются голубому весеннему небу, зелени садов и шумной, радостно настроенной толпе, спешащей на Стрелку. Нарядные автомобили, собственные экипажи, шикарные одиночки, лихачи — все это спешит, перегоняя друг друга, туда, где под кущами Елагинского парка шикарные дамы полусвета и порядочные особы состязаются между собою в искусстве вербовать в свою пользу мужские сердца и нервы крикливой роскошью весенних нарядов. Стоя на балконе, затянутом какою-то пестрою заграничной материей, Фани Кронникова, куря неизменную пахитоску, разглядывала проезжающую и проходящую внизу толпу.

На ней был экзотический наряд, облегающий ее смуглое мускулистое тело. Смесь желтого, синего и красного — цвета мулатки. И свои короткие жесткие кудри она завила в мелкие кольца, под стать волосам негритянки, перехватив их золотым обручем с крупным солитером посередине. Огромные золотые же серьги с тяжелыми бриллиантовыми подвесками довершали эту яркую крикливость убора женщины экзотических стран. С плотно стянутыми пестрым полосатым шарфом индийской ткани бедрами ее яркая фигурка невольно притягивает оттуда, снизу, взоры проезжающих мужчин и женщин. Ее, несомненно, принимают за кокотку высшего полета, и это льстит этой своеобразно привлекательной женщине. Она хохочет, широко открывая свой негритянский рот с белыми, как кипень, зубами. Ей делают какие-то знаки снизу, она отвечает на них воздушными поцелуями.

— Фани, добрый вечер, вот и я, — слышит Кронникова за собою знакомый голос. И, живо обернувшись, видит Клео.

— Черт возьми, как ты хороша, цыпка! — с искренним восхищением срывается с ее губ. Действительно, подруга Фани нынче хороша, как сказка. На ней род простой белой греческой туники, надетой прямо поверх трико на тело, не стянутое корсетом. Розовым перламутром отливают ее обнаженная шея и руки. Золотые волосы стянуты греческим узлом. Обнаженные ножки в сандалиях поражают своей молочной белизною. И вся она точно сквозит под своей воздушной туникой, очаровательная, хрупкая и изящная, как севрская статуэтка.

— Тебе не хватает бриллиантов. Вот надень, на… — говорит быстро Фани, отколов от своего пояса сверкающую драгоценными камнями пряжку, искусно прилаживая ее к рыжим кудрям подруги.

— Смотри, не потеряй только. Восемь тысяч заплачено, — прибавляет она с алчным блеском в глазах.

Фани скупа, как девяностолетняя ростовщица, и Клео знает это, чуть-чуть презирая молодую миллионершу. Но сейчас она пропускает ее замечание мимо ушей. Рыжая девственница нынче вся в каком-то напряженно-приподнятом состоянии. И та программа, которую для нее начертала ее старшая подруга, волнует, пугает и радует одновременно Клео. Она знает уже, что ждет ее нынче. Это не ново для нее… Уже не раз в розовом особняке на Каменноостровском у Фани устраивались такие вечера — с экзотическими живыми картинами, с экстравагантными плясками и целыми небольшими пьесками весьма недвусмысленного содержания, предназначенными для того, чтобы бить исключительно на чувственность мужчин.

Ведь в качестве исполнительниц этого рискованного жанра выступали не патентованные кокотки, не артистки, а молодые девушки, веселые прожигательницы жизни, поставившие себе девизом познать до замужества все яркие наслаждения культа запрещенной любви.

Но тогда Клео участвовала в этих экзотических вечеринках Фани ради развлечения. Теперь же это был своего рода поединок. Это была игра в «быть или не быть». Человек, в которого она была страстно влюблена с одиннадцатилетнего возраста, должен был увидеть ее нынче совсем в ином свете, обольстительно прекрасной самкой, искусно бьющей своей юной красотою по нервам домогавшихся ее самцов.