Эрик Хелм - Критская Телица

Шли месяцы. Миновал год... Остров подозревал неладное, однако доподлинная правда не была ведома никому.

Иола перевела дух и съела сочную виноградину.

— В Та-Кемете, — воспользовался мгновенной паузой Менкаура, — по меньшей мере дважды приключилось то же самое. Но мы не придаем столь исключительного значения Аписову культу. Первое страшилище просто вручили ученым врачевателям, предварительно отравив. Лекари вскрыли урода, исследовали досконально и дотошно.

— Что-нибудь выяснили? — полюбопытствовал Эпей.

— При вскрытии — ничего особенного. Человеческое тело — как человеческое тело; бычья голова — как бычья голова. Только слитые воедино. Мозг был куда развитее бычьего, но заметно уступал человеческому. В общем, крайне ограниченный умственно полузверь...

— А второй?

— Второму сохранили жизнь. Из чистого любопытства. И оно с лихвою вознаградилось, друзья мои. Выяснилась преинтереснейшая вещь.

— Какая?

— Всему свой черед. Заверши рассказ, Иола.

— Годом позже возобладало мнение, требовавшее решительных и беспощадных действий. Царицу с позором изгнали. Снадобье строжайше возбранили изготовлять кому бы то ни было, кроме посвященных в секреты умудренных жриц. Ныне точный состав его никому, кроме Великого Совета, не. известен. Уродец же пропал бесследно.

— То есть? — спросил Менкаура.

— Никто не узнал дальнейшей судьбы человекобыка. Он просто исчез. Вот и все. Ни разу более не дозволялось повелительницам отдаваться Апису.

Иола умолкла.

— Н-да, — задумчиво сказал Менкаура.

Эпей угрюмо отхлебнул из кубка.

— Откуда ты почерпала эту легенду? — спросил египтянин. — Ведь за сказанное тобою здесь повинны смерти все трое: ты, я, Эпей...

— От матери. Уже несколько столетий повесть о царице Билитис передается потихоньку, от старшего к младшему — и очень-очень редко... Лишь если младший достаточно разумен и сохранит молчание...

Иола вздохнула:

— Сегодня вышло как раз наоборот. Я младше вас обоих... И рассказала о запретном.

— Но это предание, моя дорогая, — улыбнулся Менкаура, — отлично ведомо та-кеметским жрецам. Я же окончил когда-то высшую жреческую школу в Фивах.

— Расскажи об участи второго чудища, — упавшим голосом попросил Эпей.

— Да рассказывать особенно и нечего. Дали уроду вырасти в укромном, недоступном постороннему взору уголке, а потом определили в Лабиринт Аменемхета, стеречь государственную казну.

— Что за Лабиринт? — осведомился Эпей.

— Исключительно большое — хотя и на четверть не столь огромное, сколь Кидонский дворец, — терпеливо пояснил Менкаура, — сооружение в Фаюмском оазисе. Тысячи комнат, переходов, ловушек. Где-то в сердце Лабиринта притаилась главная сокровищница страны.

Эпей, разумеется, ничего не заметил, однако Иола насторожилась.

— Ты ведь, кажется... сказал, это стряслось давным-давно?

— Верно, — согласился Менкаура.

— Но ведь Лабиринт Аменемхета, если не ошибаюсь, возвели только лет семьдесят назад!

— Сущая правда, — признал писец.

— Тогда...

— Если помнишь, — понизив голос до последнего предела, произнес египтянин, — я сказал: выяснилась преинтереснейшая вещь...

— Помню.

— Так вот. — Менкаура вновь прервался и повернул голову к Эпею: — Хлебни еще глоток, дай отпить Иоле и мне удели малую толику.

Мастер повиновался.

— Тварь, — медленно с расстановкой, объявил Менкаура, водворяя кубок на прежнее место, — тварь оказалась бессмертна.

* * *

Ошеломленное молчание длилось несколько мгновений.

Первым опомнился Эпей.

— Погоди, — возразил он египтянину, — ты же сам говорил, первого отравили...

— Да, конечно, — согласился Менкаура. — Не бессмертна как боги, разумеется. Уязвима для яда, клинка, огня, утопления и любой иной неестественной гибели. Полагаю также, что и доподлинным бессмертием не обладает. Скорее всего, природный срок жизни, отпущенный человекобыку, просто невообразим по меркам обычного сознания. Черепаха, друг мой, живет около двухсот лет; вороны достигают и трехсотлетия. Уцелевший урод обитает на земле уже без малого семь долгих веков... По-прежнему полон сил. Когда-нибудь, безусловно, издохнет, но когда — не ведаю. Может просуществовать еще столько же...

— Каков он из себя? — спросила Иола.

— От ступней до шеи — неимоверно могучего сложения человек. На плечах сидит бычья голова — гораздо меньше обычных размеров, но все едино, рогатая и вполне зверообразная. Всеяден. Свирепости неимоверной — оттого и был приставлен стеречь Лабиринт Аменемхета. Говорят, даже стражники и слуги, доставляющие чудовищу еду, стараются не сталкиваться с ним. А уж забраться внутрь Лабиринта одному — сохрани Амон!

Менкаура поежился.

— Попавшихся ему в руки — в лапы — рвет на куски, терзает рогами, жрет заживо...

— Милое созданьице, ничего не возразишь, — печально промолвил Эпей.

— А ты, пьянь аттическая, — сказал египтянин, кладя другу на плечи крепкую, сухую ладонь, — с Вакхом отныне дружи весьма умеренно. Полслова обронишь по неосторожности, забулдыга, — ни тебе, ни мне, ни ей пощады не будет. Здесь не Та-Кемет, здешние жители на поклонении Апису — прости, пожалуйста, Иола, — помешались. И тайну столь постыдную берегут пуще зеницы ока. Уразумел?

— Да, — вяло ответил Эпей.

Он думал совсем об ином.

О преступно сооруженной деревянной телице.

О четырех воинах-помощниках. Свидетелях...

О грозящей при малейшей оплошности каре.

И, странным образом, о том, как глупо утверждать, будто Дедал склеивал крылья при помощи самого обыкновенного воска...

* * *

— Пойду я, пожалуй, посплю до рассвета, — произнес, наконец, Менкаура. — Счастливо оставаться, голубки воркующие. Только ворковать, все-таки, теперь постарайтесь о любви.

Царский писец поднялся, неторопливо распрямляясь, похрустывая суставами, двинулся прочь, собрал в объемистый ларец астрономические принадлежности.

— Клепсидру оставляю вам, — сказал Менкаура. — А то в темноте, чего доброго, еще разобью.

— Хорошо, — отозвалась Иола.

Когда шаги удалявшегося по короткой лесенке египтянина полностью стихли, женщина обратила взор на странно примолкшего эллина и вдруг заметила: Эпей ни с того ни с сего протрезвел.

Полностью.

И разом.

— Я рассказала обещанное, — шепнула Иола. — Теперь, в свой черед, повторяю заданный утром вопрос: что с тобой творится?

— Иола... Вы не шутите, эта легенда и впрямь запретна?

— Под страхом немедленной смерти об отпрыске царицы Билитис упоминать воспрещено. Воспрещено даже знать о его давнем и кратком существовании. Такими вещами не шутят, Эпей. По крайней мере, мы с Менкаурой не шутим. Будь уверен.