Олег Болтогаев - Подростки

— Тебе не больно, когда я так делаю? — я слегка сжимал пальцы.

— Нет. Не больно.

— А так, — я осторожно трогал сосок ее груди.

— Щекотно, — шептала она.

— Щекотно? А почему он твердеет?

— Откуда я знаю.

— Но это же твой сосок. Почему он твердеет, когда я его трогаю?

— Потому что ты его трогаешь.

— А что еще ты мне разрешаешь потрогать?

— Ничего, — она улыбалась, глаза ее блестели.

— Ты любишь меня? — я целовал ее в губы.

— Я тебе уже говорила.

— А я еще хочу. Скажи.

— Ну, люблю.

— А без «ну»?

— Отстань.

— Скажи, прошу тебя.

— Люблю…

После этих неземных слов я начинал целовать ее в шею, потом ниже, ниже, мне мешал лифчик, еще несколько дней я не осмеливался его расстегнуть, моя правая рука была теперь свободна, и я ласкал ее ноги, сминая кверху короткую юбку.

От поцелуев наши губы припухли, но мы все равно не могли нацеловаться. Время летело, словно кто-то нарочно крутил часовую стрелку как минутную. Я ласкал ее, я видел, что ее волнуют мои прикосновения. Мы почти полностью забывались в объятиях друг друга, лишь одно нас тревожило, лишь одно заставляло напряженно вслушиваться — кто-то мог прийти. Мы, словно бравые пожарники, были постоянно готовы вернуться в исходное состояние, с каждым разом мы делали это все быстрее и быстрее, хотя застегивать, надевать, одергивать приходилось все больше и больше. В один из дней мы, неожиданно для себя, освоили новую игру, новую ласку. Я сидел на диване, а она стояла лицом ко мне, слегка нагнувшись.

Мы целовались, я стал уже привычно гладить ее ноги и вдруг понял, что в этом положении я могу делать то, что не получалось, когда мы сидели на диване, и она тесно сжимала колени. Теперь я мог гладить ее везде. Я провел ладонями вверх по ее бедрам, к талии. Под моими пальцами оказалась резинка ее трусиков, и я потянул их вниз.

— Что ты, что ты, перестань, — она испуганно сжала ноги и отодвинулась.

— Я хочу на тебя посмотреть, — прошептал я. Мой голос дрожал.

— Смотри.

— Я хочу там посмотреть.

— Ты что, ты с ума сошел.

— Не сошел. Я люблю тебя, неужели ты не можешь мне этого позволить?

— Нет, конечно. Перестань.

— Почему, Света, почему? Ты ведь тоже любишь меня. Ну, пожалуйста.

— Дима, мне будет стыдно.

— Чего ты стыдишься? Своих красивых ног?

— Но ты же хочешь смотреть не на ноги.

— И на ноги тоже. На всю тебя. Ну, пожалуйста. Сделай это для меня. Если бы ты меня попросила, я бы это для тебя сделал.

Она молчала, и я, осмелев, стал снова снимать с нее трусики. Мне мешали резинки от чулок. Я стал их отстегивать.

— Нет. Нет, — она оттолкнула мои руки и отодвинулась.

Минуту мы были неподвижны. Мы смотрели друг другу прямо в глаза.

— Пусти, — прошептала она, — я сама.

Я чуть не подпрыгнул от этих ее слов. Она отошла на шаг, и, чуть нагнувшись, отстегнула чулки, затем, сунув руки под юбку, одним движением сняла с себя свое кружевное чудо. Сжав кулачок, она положила их в кармашек своей юбки. Я схватил ее за руки и притянул к себе. Я уткнулся лицом в ее живот, в тонкую ткань ее юбки, мои руки уже вовсю ласкали ее ноги. Я сдвинул юбку кверху, почти до талии и впервые в жизни вот так близко-близко увидел треугольник ее лона. Я осторожно положил на него свою ладонь. Моя девочка вздрогнула, но не отодвинулась. Под моими пальцами были черные коротенькие и жесткие волосики.

Небольшой холмик, разделенный загадочной вертикальной щелочкой. Как пирожок.

Вот она, ее тайна.

Я провел ладонью вверх-вниз.

— Не надо, — прошептала она. И сжала ноги.

— Почему? — спросил я.

— Ты же просил только посмотреть, — в ее голосе появилась хрипотца.

— А погладить нельзя?

— Нельзя.

— Ну я немножко, прошу тебя, — я снова задвигал рукой.

— Дима, ну, Дима, ну все, хватит. Пусти.

И я отпустил ее. Хотя с трудом сдерживался, мне хотелось повалить ее на диван, сделать с ней что-то такое… Но я отпустил ее. Я любил ее и не хотел, чтоб она на меня сердилась. И в эту минуту стукнула входная дверь. Света нагнулась и быстро пристегнула чулки. Она даже не стала надевать трусики.

— Ты же замерзнешь, — сказал я ей, когда вышел проводить ее.

— Я же заходила потом в туалет, — шепнула она, поняв мою озабоченность.

— А-а, — протянул я, удивившись своей глупости.

В школе я больше не ласкал ее, я сознавал, что рано или поздно нас могут заметить и тогда пересудам не будет конца. Я изредка прижимался к ней бедром, но никогда больше не гладил ее ноги под юбкой. Я полюбил ее. Я знал, что и она влюблена в меня. У меня появилась какая-то спокойная уверенность собственника, я был уверен, что мы встретимся либо днем у меня дома, либо вечером, в беседке детского садика, что мы будем целоваться до одури, до изнеможения, что она позволит мне почти все, что я захочу. Я любил ее и не требовал высшей близости, я знал, что она моя, что я не должен злоупотреблять ее доверием.

Взрослое, стыдное слово «жена» шептал я про себя легко и свободно.

Но ласки наши шли по возрастающей. Каждое свидание в детском саду, каждый ее визит ко мне домой для «занятий химией» теперь завершались тем, что либо я снимал с нее трусики, либо уговаривал ее, и она делала это сама. Мои ладони не знали удержу, я ласкал ее холмик Венеры, пальцем я проводил по ее щелке, она почему-то была такой влажной, с удивлением я услышал, что Света тихо стонет, когда я так делаю.

— Тебе что, больно? — спросил я.

— Нет.

— Тогда почему ты стонешь?

— Не знаю, это ты виноват, — она дышала жарко и глубоко.

Перед самими каникулами Катя Слепко позвала нас со Светой к себе на день рождения. Вечеринка прошла на славу, правда, некоторые слегка перебрали, зато мы со Светой уединились в темной комнате и нацеловались вволю. Когда мы шли домой, Света сказала, что ее родители хотят со мной познакомиться.

— Приходи завтра вечером, — промолвила она.

— Хорошо, приду, — ответил я и почувствовал, что краснею. С чего бы это?

Весь следующий день я не находил себе места. Должен ли я был нести цветы ее маме? Кто она мне? Будущая теща или просто мама одноклассницы? А ее папа?

И я пошел без цветов.

Все обошлось. Ее родители оказались гостеприимными и милыми людьми. Меня усадили за стол, мы ели пирог, испеченный Светиной мамой, пили чай, заваренный ее папой. Я глядел на них и удивлялся, дочка была похожа и на папу, и на маму.

А еще у меня почему-то все время горели уши. Ее отец обращался к нам странно: «дети мои». Мама называла нас по именам. Когда я уходил, Света проводила меня до первого этажа, мы поцеловались, и я шепнул ей: