Целитель, или Любовь с первого вдоха (СИ) - Билык Диана

Глянув на часы, проверяю время. Почти одиннадцать, детям спать нужно, а я тут решил молодость вспомнить. Валить пора, а так не хочется.

Странно, где это отец семейства? Почему ребенок меня принял за него?

— Я вас тоже послушаю, — обращаюсь к затихшей девушке.

— Не стоит, — порывисто шепчет она, испуганно хлопая ресницами, серые радужки практически закрывают черные бездонные блюдца зрачков. — Я не больна.

Если это не возбуждение, то я — горный баран. Она ведь тоже плывет. Дыхание пунктирное, зрачки расширены, губы… Ох, уж эти губы… Смять бы их. Жестко. Трахнуть.

Откашливаюсь и отвожу взгляд.

— И все-таки. Раз уж приехал, проверю.

Дети тихо пьют чай и бодро дожевывают банан. Даже малышка, у которой разгулялась ангина, с удовольствием лопает. Хотя и морщится, глотая. Им этого угощения явно мало, а мамочка совсем без сил, не сможет ничего толкового приготовить. Мысли вьются вокруг какой-то странной ванили и желания им помочь, привести завтра с утра пакеты с фруктами и вкусняшками, но я понимаю, что это не мои дети и я не имею права вмешиваться.

— Вы когда спали последний раз? — обойдя кровать, присаживаюсь около девушки на мягкий табурет. Руки дрожат от волнения, как у пьяницы.

Теряю сноровку. Чтобы меня колбасило на приеме — это нонсенс, пора на пенсию, ей Богу.

Брюки напряжены, но благо белый халат все скрывает, а то приняли бы меня за извращенца.

Не виноватый я, оно само…

— Я просто не выспалась, — девушка сжимает тонкими пальцами одеяло, тянет его на подбородок, смешно прикрываясь, но я настойчиво сдергиваю.

— Если заболеете вы, дети сами не справятся. Я проверю, — движением руки прошу ее подняться, и хозяйка квартиры слушается. Знаю, на что давить — малыши для нее — вся жизнь, по глазам видно. Дрожит и прячет от меня взгляд, накрывая темное серебро густыми ресницами, но пододвигается ближе.

Худая, миниатюрная, максимум метр шестьдесят, кожа — молоко, словно она мало находится на солнце, сквозь домашнюю тонкую футболку торчат ключицы и острые плечи, невероятно соблазнительно просвечиваются тугие вишневые сосочки. Не облизнуть губы, глядя на эти вершинки, мне стоит большого усилия. Волосы у девушки длинные, густые, темно-каштановые, крупно вьются, стянуты в хвост простой резинкой, но пряди растрепались, вылезли на острые скулы и смешно торчат во все стороны. И она не пытается казаться лучше, чем есть, не жеманится, не дергается, не поправляет прическу, просто смотрит в глаза, как маленький буравчик — крошит кристаллик, входя внутрь меня, и сводит с ума. Цвет лица у девушки бледный, а вид изможденный — это не из-за болезни — она словно на заводе отпахала трое суток. Ей поспать нужно. И поесть нормально. Срочно.

Согреваю мембрану стетоскопа дыханием, что не остается незамеченным — девушка тихо выдыхает, скользя взглядом по моим рукам, чтобы снова судорожно потянуть ноздрями. Приблизившись максимально, немного приподнимаю край ее футболки и прикладываю к голой молочной коже инструмент. Вроде нагрел головешку, но девушка все равно дергается. Как будто ее током ударило.

Сердце работает на пределе. Бух. Бух. Бух.

И мое в унисон. Трах. Трах. Трах.

Она не дышит… смотрит на меня, замерев, будто я ее пришпилил на иголку, как бабочку.

— Все хорошо, — приходится прочистить горло, голос совсем сел. Отстраняюсь, потому что задыхаюсь в обволакивающем меня женском аромате и буквально захлебываюсь в холодных волнах ее глаз. — У малышей ангина.

Девушка, судорожно сглотнув, кивает, а я смотрю на нее, жадно изучая, и говорю на автомате:

— Жаропонижающее меньшей сейчас вколю, выпишу нужные антибиотики и лекарства для обоих. Сейчас еще Михаила осмотрю, но, похоже, ему уже и правда легче, — дожидаюсь ее реакции. Девушка испуганно хлопает ресницами и косится на детей. Разглядываю мамочку и с хрипом договариваю: — Обильное питье, фрукты и витамины. Пока воздержаться от хлеба и орехов. Свежий воздух, солнце и прогулки. Если вдруг дочке завтра станет хуже, звоните, заберем в стационар. Главное, не волнуйтесь.

Девушка слабо кивает, моргает, словно слезы гонит прочь, и, отвернувшись от меня, смотрит на детей с щемящей любовью. Так на своего малыша всегда смотрит Настюшка Гроза, жена моего лучшего друга. Одного из тех, кому повезло найти свою половину. Но им легче… У них моей особенности нет.

Облегченно выдыхая и кутаясь в одеяло, девушка ложится набок.

Мне трудно рядом с ней. До того трудно, что я поднимаюсь на каменные ноги и какое-то время хмуро смотрю в пол, устланный стареньким пошарпанным ковром, а когда могу, наконец, двигаться, возвращаюсь к малышке Юле.

Девочка облизывает пальчики, но, столкнувшись со строгим взглядом брата, тут же стыдливо прячет ручку под одеяло.

— Пока Миша уберет посуду, мы сделаем тебе укол. Плакать не будешь, Юла?

Девочка зыркает на брата, а тот поддерживает ее теплой улыбкой. Мол, я всегда рядом, ничего не бойся.

— Не буду, — уверенно обещает малышка, переводя на меня осознанный взгляд из-под русой торчащей челки. — Юлой меня папа называл…

— А мне можно? — подмигиваю, доставая шприц и ампулы с нужным лекарством.

— Конечно, — девочка держится молодцом, но по ее туманному взгляду понимаю, что температура и болячка забирает силы.

— Ложись на животик, — прошу малышку, и пока она медленно мостится, устало потираю глаза и сжимаю переносицу.

Как же я далек от нормальной жизни. Друзей, знакомых и любовниц — хоть отбавляй, а счастья нет. У этих малышей нет нормального питания и крова, но зато они есть друг у друга.

Они — настоящая семья, и это так классно, что я поворачиваюсь к их матери, чтобы снова, как мазохист, утонуть в ее глазах, но она, подложив ладошки под щеку, уже сладко спит.

Миша, вернувшись с кухни, первым делом идет к матери и осторожно укрывает ее плечи одеялом. Такой нежный и заботливый поступок, что у меня на миг заклинивает в груди. Он совсем кроха, но уже настоящий мужчина. Мальчишка жестом показывает Юле «тихо», а потом переводит на меня осознанный, взрослый взгляд. Бурлящий синими холодными водами. Ему по виду, вытянутому росту и граненым скулам, лет двенадцать, не меньше, хотя я же видел дату рождения в заявке и считать умею — ему почти десять. Может, Крис промахнулась, когда записывала Ласточкиных на прием? Хотя все еще зависит от физиологии отца. Если тот крупный, как я, то и сын будет рослым.

Мальчишка оценивает меня как-то иначе, будто примеряет, может ли доверять.

Я скидываю маску на подбородок, чтобы открыть лицо. Вдруг это поможет, и дети не станут паниковать и бояться, потому что оставить их одних в таком болезненном состоянии я не имею права, как врач, а как мужчина — все еще поглядываю на загадочную девушку, что давно и крепко спит, и хочу выяснить, что я в ней нашел — раз так искрит — явно что-то разглядел за такой короткий срок.

Слабо улыбаюсь малому и девочке, что все еще недоуменно на меня глазеют и молчат. Есть в них что-то дикое и необузданное, своевольное, но, в какой-то степени, правильное и притягательное.

Плечи мальчика вдруг опускаются, взгляд теплеет и он, поправляя домашнюю мятую футболку, подходит к нам. Ничего не говоря, устраивается рядом с сестрой, и она отодвигается на середину большой кровати, ближе к маме, тянется обнять ее ручкой, но мальчик перехватывает ладошку девочки на лету и шепчет:

— Не буди.

Малышка сопит обиженно, но все-таки поворачивается на бочок, вновь лицом ко мне, подкладывает под пухленькие щечки кулачки. И в этот миг она так похожа на спящую рядом женщину. Светлолицая, ровный носик, закрученные густые ресницы и цвет глаз — плавленное олово. У пацана черты лица более острые, хищные, крупные, волосы черные, а глаза не серые, а сине-голубые. Наверное, в отца пошел.

Оглядываюсь в поисках книги или журнала, но в комнате есть лишь высокий совдеповский шифоньер и на нем сверху выложены вязаные игрушки. Ни одной книги. Возможно, они в столе, что прижат к окну, но я не стану тревожить ни мать, ни детей, чтобы что-то найти.