Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

Испытываю какой-то прилив товарищества к своим однокурсникам. Я правда узнала их всех и полюбила.

Кроме Клэйтона. Хотя потом я уже не боялась его. Мне казалось, что он пытался мне что-то сказать, словно… заботился обо мне. Просто он был настолько странным и резким в своих действиях, что это было трудно понять.

Очень надеюсь, что Кинкейд сказал правду. Что Клэйтона посадили на самолет и отправили домой. Надеюсь, он пытался предотвратить что-то катастрофическое, а не просто чрезмерно опекал меня. Каким бы милым ни был жест Кинкейда, он оказывает на меня сильное давление. Я могу постоять за себя и справилась бы с Клэйтоном сама. Девушки со временем становятся экспертами в общении с неприятными типами, даже если это нас утомляет и даже если мы не должны этого делать.

Мы идем несколько часов, прежде чем сделать первый привал. Я устала и у меня кружится голова — я не привыкла к таким нагрузкам и такому малому количеству сна. Кинкейд продолжает смотреть на меня, и я вижу, что он мысленно проверяет, как я себя чувствую. Время от времени я одариваю его сдержанной улыбкой. Только после обеда — простых бутербродов с ветчиной и сыром, которые раздает Эрнандес — я немного оживляюсь, и мы продолжаем путь.

Тропа неровная, и местами ее трудно проследить, даже когда мы входим в парк. Я понимаю, что сюда никто не приходит, кроме сотрудников Мадроны. Время от времени, когда тропа петляет между открытой скалой и осыпями, мы видим мрачную лесистую гору вдалеке, и ее зубчатая форма напоминает челюсть.

— Это Роковая Гора, — говорит Кинкейд.

Ну ага, конечно.

— Технически, гора Рока, — продолжает он, — но, знаете, тогда звучит не так впечатляюще.

Мы продолжаем идти, спускаясь все ниже, в густой лес.

Кинкейд не умолкает, прекрасно донося свой голос до всех двенадцати участников группы, включая Эрнандеса. Я улавливаю лишь отдельные факты: полуостров впервые исследовали ботаники в 1975 году. До этого никто не подозревал, что здесь находится настоящая сокровищница грибов, мхов, лишайников и растений.

Наконец мы останавливаемся на ночлег — на травянистой поляне, усыпанной крошечными белыми и розовыми цветами, окруженной лиственницей и тсугой. Мои ноги горят, и я так устала, что хочу сразу заползти в палатку и уснуть, но сначала нужно ее собрать.

Тупо смотрю на палатку, не двигаясь, пока Кинкейд не подходит и не помогает мне.

После того как он устанавливает ее профессионально и в рекордно короткое время — еще одна невероятно сексуальная черта в нем — он наклоняется ближе.

— Хочешь прогуляться?

У меня замирает сердце.

— Прямо сейчас? — шепчу я и оглядываюсь. Все заняты установкой своих палаток, но никто не обращает на нас внимания.

Он кивает и уходит к краю поляны.

Я стараюсь сохранять спокойствие. Огибаю край поляны и ныряю в лес. Кинкейд уже далеко впереди, поэтому я иду так быстро, как могу, чтобы не потерять его, и внезапно мы оказываемся в темном лесу. Воздух здесь прохладный и влажный, нежный, как поцелуй на коже, и сквозь склонившиеся деревья доносится шум журчащего ручья.

Кинкейд стоит под ветвями, стягивает рубашку.

— Там есть ручей, в нем можно помыться, — говорит он, кивая в глубину леса. — Вода холодная, но после этого мы снова будем чувствовать себя как новенькие.

Но я едва слушаю его, потому что могу только откровенно пялиться на его тело. Да, я видела его прошлой ночью, и даже больше, но сейчас ранний вечер, свет яркий, и он выглядит как лесной бог с подтянутыми мышцами, гладкой, слегка загорелой кожей, еще и татуировкой ворона на руке.

Мне кажется, что если бы в Древней Греции существовали мужские дриады, то Уэс Кинкейд был бы одной из них.

Не теряю времени даром, сбрасывая одежду, раздеваясь перед ним. Когда я стою в лесу совершенно голая, я тоже чувствую себя сказочной нимфой.

Да, тело у меня не как у феи, на бедрах есть целлюлит, а на животе складочка, даже несмотря на то, что я немного сбросила вес, приехав сюда. Но сейчас, стоя вот так перед Кинкейдом, наблюдая, как его член твердеет, упираясь в джинсы, видя, как в его взгляде разгорается вожделение, пока он медленно оглядывает мое тело, а моя кожа покрывается мурашками, словно ее лижут языки пламени, — я чувствую себя мифическим созданием.

— Ручей может и подождать, — говорит Кинкейд, прежде чем сделать шаг ко мне и схватить меня за талию.

Одним движением он притягивает меня к себе для поцелуя — голодного и стремительного. Словно дикий зверь, он принимается целовать мою шею, кусать ключицу, затем опускается к груди, лижет и сосет, пока я не начинаю стонать.

Как только у меня подкашиваются ноги, он подхватывает меня руками и опускает вниз, пока я не оказываюсь в мягком мху и упругих зарослях розового альпийского рододендрона. Его руки грубы, он быстро раздвигает мои бедра, открывая для себя, а пятнистый солнечный свет пробивается сквозь ветви над нами.

Я завороженно смотрю, как он опускает голову между моих ног, обвивает руками мои бедра, фиксируя меня на месте и удерживая. Он с восхищением смотрит на мою киску, затем поднимает на меня взгляд сквозь ресницы, и на его лице появляется ухмылка — кривая и порочная.

Затем он снова опускает голову, набрасывается на меня, как голодный, его губы, рот и язык — влажные, сильные и напористые.

В горле застревает стон, и я запрокидываю голову. Деревья, кажется, смыкаются над нами, защищая, а я начинаю чувствовать себя так восхитительно и легко. Пьянею от наслаждения, воздух будто мерцает и тает.

Моя голова бессильно поворачивается в сторону, и я замечаю грибы, окружающие нас.

Одни — крошечные, другие — крупные. Все прозрачно-белые, с оранжевыми пластинками.

— Эксандеско… — выдыхаю я как раз в тот момент, когда язык Кинкейда проникает в меня, лишая слов. Глаза сами закрываются, пока я переживаю волну удовольствия, а когда снова открываю их, грибы кажутся почему-то ближе.

«Что происходит?» — мелькает мысль, но в то же время мне все равно. Голова стала слишком тяжелой, чтобы что-то соображать, и я погружаюсь глубже в мох, позволяя ощущениям окутывать меня.

Кинкейд продолжает ласкать языком, опустошает меня, пока я не погружаюсь так глубоко, будто начинаю сливаться со мхом воедино. Мой разум пронзает звезды, и мне кажется, будто моя душа растворяется.

— Не останавливайся, — шепчу я, открываю глаза и вижу, как ветви деревьев тянутся ко мне, жаждут меня, желают. Воздух наполнен искрящейся в солнечном свете оранжевой пылью, я вдыхаю ее, глубоко, насколько могу, чувствуя, как она наполняет мои легкие, проникает в кровь.

«Мы — единое целое», — проносится у меня в голове. — «Мы — одно».

Поднимаю голову и смотрю на Кинкейда. Оранжевая пыль оседает на его волосах, на плечах, пока он продолжает ласкать меня языком, и каждый взмах его языка заставляет мое тело извиваться. Но когда я пытаюсь пошевелиться, у меня не выходит.

Бросаю взгляд вниз и вижу тонкие нити мицелия, прорастающие из мха, которые нежно обвивают мои запястья и лодыжки. Они удерживают мои ноги раздвинутыми для Кинкейда, пока он поглощен мной, а розовые цветки альпийской азалии прижимаются к моей обнаженной коже, словно целуя ее. Я оглядываюсь — грибы еще ближе.

Они движутся, когда на них не смотрят.

Медленно приближаются ко мне.

«Это не реально», — едва пробивается сквозь муть в сознании слабая мысль. — «Это не правда. Галлюцинация».

Но если я и чувствую страх, он исчезает, когда Кинкейд доводит меня до кульминации. Я мощно кончаю, а мицелий сжимается, словно те самые веревки, что Кинкейд использовал прошлой ночью, приковывая меня к месту.

«Я пленница леса, его собственность», — думаю я, пока мое тело продолжает биться в конвульсиях, прижимаясь к его рту. Нити мицелия впиваются в мою кожу все сильнее, сильнее, а внутри меня словно разрывают на атомы. Я едина с землей, наши души сливаются. Зрение затуманивают вспышки света, путешествующие сквозь пространство и время, и…