Маленькая смерть (ЛП) - Бланшар Николь

Мои каблуки тонут в восточном ковре, когда я практически бегу через комнату к дивану у окна вдоль дальней стены. Открыв один из отсеков, я обнаруживаю, что в нем нет ничего, кроме запасных подушек, но это меня не останавливает. В детстве мы с Элизабет обнаружили внутри потайное отделение. Мы использовали его, чтобы передавать записки маме или друг другу. Мама часто удивляла нас подарками — маленькими вещицами, чтобы показать, что думает о нас. Конфеты. Книги. Игрушки. Мелочи из ее путешествий.

Меня захлестывают воспоминания о всех тех случаях, когда я делала это раньше. В горле першит, в носу щиплет. Моя рука неудержимо дрожит, когда я тянусь, чтобы отодвинуть панель, ведущую в потайное отделение. Я медлю мгновение, прежде чем надавить. Такое чувство, что моя грудная клетка открывается вместе с дверцей. Я быстро засовываю туда руку и вслепую ощупываю пространство, одинаково опасаясь того, что ничего не найду, и того, что найду.

Если там ничего не будет, то это дикое, безумное чувство, с которым я живу, окажется просто горем. Это был ад, но по крайней мере я буду знать правду. По крайней мере, это даст мне стимул справиться с чувствами. Если там ничего нет, это будет первый шаг к признанию того, что она была глубоко несчастной женщиной, которая решила жестоко и бессердечно покончить с жизнью. Я найду способ жить дальше, если таковой вообще существует. Мне просто нужно знать наверняка.

Мой терапевт сможет порекомендовать мне уважаемого психолога, который поможет мне разобраться в сложностях моей жизни. Я уже на полпути к тому, чтобы записаться на прием, когда мои пальцы касаются чего-то гладкого и прохладного.

Металл и стекло.

Ее телефон.

Боже мой, это ее телефон.

Мучительный, отвратительный звук вырывается из моей груди, и я сжимаю его пальцами, словно кто-то в этой пустой комнате может украсть его у меня. Я вытаскиваю его и едва могу разглядеть экран из-за пелены слез перед глазами. Я пристально смотрю на него, но он не исчезает. Я не могу поверить, что он передо мной, но чувствую его успокаивающий вес в своей ладони. Я бы узнала его бледно-розовый чехол из искусственной кожи где угодно. Элизабет сказала, что искала телефон повсюду, но никто из нас не пользовался этим тайником почти десять лет — с тех пор, как мы были детьми, — поэтому я не удивлена, что она не подумала о нем. К тому времени, когда я вспомнила, она вообще перестала говорить о маме, не то, чтобы искать его вместе со мной.

Конечно, он разряжен, но я все равно нажимаю на кнопку питания. Как бы мне ни хотелось скорее залезть в него, я знаю, что испытываю удачу каждую секунду, пока медлю. Я убираю его в сумочку и подключая к пауэрбанку, после чего закрываю панель и устанавливаю на место диванное сидение. Теперь меня охватывает приятное оцепенение. Может быть, я диссоциирую2. Это невероятно после столь долгого времени, проведенного в состоянии обостренного восприятия абсолютно всего.

Заполучив телефон, я заставляю себя переключиться на то, как выбраться с вечеринки, не привлекая лишнего внимания. Когда я доберусь до лестницы, мне нужно будет проверить, что вокруг никого нет, и сделать вид, что я не вламывалась в одну из комнат и ничего там не крала. Я так близка к тому, чтобы наконец получить ответы на свои вопросы, что практически ощущаю их вкус.

Несмотря на растущее во мне нетерпение, я в последний раз внимательно осматриваю комнату, вспоминая, как много времени я проводила здесь с мамой. Я думаю о том, как она сидела в кресле у окна, держа нас на коленях, и читала «Вечный Тук» или «Мост в Терабитию», и у меня щиплет в носу. Я настолько погружаюсь в воспоминания, что не замечаю звуков по ту сторону двери, пока не становится слишком поздно.

Раздается возня и скрежет, и дверная ручка поворачивается.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Если бы кто-то нашел меня здесь, я могла бы разыграть спектакль. Притвориться пьяной. Сказать, что заблудилась, но стоит им снять с меня маску и тут же появятся вопросы. Страх быть обнаруженный заставляет меня броситься через всю комнату в гардеробную, заполненную бильярдными киями, постельным бельем, коробками без надписей и, в основном, пустыми полками. Я едва успеваю пробраться внутрь, как кто-то распахивает дверь в комнату с такой силой, что она бьется о стену.

— Прекрати сопротивляться, — произносит низкий, знакомый голос, который я сначала не могу распознать, а затем раздается глухой удар чего-то тяжелого и твердого об пол. Доски под моими шпильками вздрагивают, и я отступаю вглубь гардеробной, но полки останавливают мое движение с протестующим стуком, и я вздрагиваю, в груди все сжимается. Деваться некуда.

— Закрой дверь, — приказывает голос.

Дрожать от страха бессмысленно, но я стараюсь стать как можно меньше. Конечно, они не догадываются, что я слышу каждый звук ссоры, которая происходит буквально в двух шагах.

Дверь захлопывается, вырывая из меня вопль, который я пытаюсь заглушить рукой. Колени грозят подкоситься, поэтому я сжимаю их и свободной рукой хватаюсь за полку позади себя. В ушах грохочет сердцебиение, и я заставляю себя глубоко вдыхать влажный воздух, чтобы не потерять сознание и не выдать себя.

— Теперь, когда мы остались наедине, — продолжает знакомый голос, — не хочешь ли ты еще раз сказать мне, чего ты требуешь? Потому что, боюсь, я плохо расслышал тебя внизу. Там шумно, неправда ли?

Мне следовало уйти, когда у меня была такая возможность. Если бы я не позволила ностальгии схватить меня за горло, меня бы здесь уже не было, я была бы в безопасности, добиралась домой на такси. Вместо этого я застряла в гардеробной, вынужденная слушать, что происходит снаружи, и близка к тому, чтобы обмочиться от страха. Мой телефон жужжит в клатче, сообщая о следующем контрольном сообщении Ясмин, но я не решаюсь его достать, боясь, что свет как-то выдаст мое присутствие.

Тени перемещаются в пространстве под дверью. Я проглатываю всхлип, когда дверь начинает трещать. Если бы мне пришлось гадать, тот, кто говорит, только что швырнул в нее кого-то. Мое сердце уходит в пятки. Что бы ни происходило, это не кажется безобидным.

— Это недоразумение, — говорит второй голос, звучащий так близко, что он, должно быть, и есть тот, кого прижали к двери. Швырнули в нее? — Да ладно. Мы можем обсудить это.

— Боюсь, больше не о чем говорить. Мы не ведем дела таким образом. Мы договорились о цене, и, к сожалению, пересмотр условий невозможен.

— Прекрасно, это прекрасно. Я принимаю твои первоначальные условия. Ну же, О'Коннор. Давай будем разумными. Ты ничего не можешь мне сделать. Я полицейский. Меня будут искать, ты не можешь тронуть даже волос на моей голове. Так что давай остановимся, пока ты не сделал то, о чем потом пожалеешь.

От выпитого ранее дорогого шампанского у меня бурлит в животе, и я начинаю беспокоиться за свои сверкающие «Лабутены». Он не может иметь в виду О'Коннора. Должно быть, я ослышалась. Не Эйдена О'Коннора. Я пытаюсь слиться с полками позади меня, молясь, чтобы они волшебным образом превратились в портал, и я смогла сбежать куда-нибудь на пляж. Я всегда мечтала побывать на Мальдивах. Но как бы я ни старалась, они не сдвигаются с места и не позволяют мне исчезнуть.

На мгновение я возвращаюсь к тому моменту, как попала в поле его зрения, и, признаться, вполне могу представить, что он может навести ужас на любого, даже на полицейского.

Чертовски потрясающе.

Остается надеяться, что они перенесут эту маленькую встречу в другое место.

— Я очень ответственно относился к нашему соглашению, Дюфрейн, пока ты не попытался потребовать больше денег за свои услуги. А потом угрожал моему благополучию. Честно говоря, мне не нравится, когда какой-то чертов мудак решает, что может играть со мной в игры. Особенно, если это продажный коп.

Что ж, с надеждой можно попрощаться.

Страх ложится свинцовой тяжестью в желудок. Все, что я могу сделать, — это молчать, чтобы этот ужасный, угрожающий голос не обратился в следующий раз ко мне.