Арман Делафер - Одиль, не уходи!

Одиль примчалась к телефону из парка, как на крыльях. Она была так неосторожна, что тут же сообщила мне в полный голос: она только что приказала отнести в беседку старый диван и ждет не дождется вечера, чтобы провести еще несколько упоительных мгновений. И добавила, что если бы я не позвонил, она бы пришла ко мне сама. Мне пришлось сказать ей, что я уезжаю на несколько дней в Реймс, и что это время она может посвятить мужу, иначе все будет выглядеть слишком подозрительно. Но она беспечно сообщила, что за завтраком разговор зашел обо мне, Лаборде, и что муж приглашает меня — его снова сыграть партию в бридж. Так что никто ничего не подозревает.

Я ехал домой и никак не мог собраться с мыслями. Если я буду слишком часто отсутствовать вечерами, Одиль обязательно приедет к Лаборду. Вообще получалось, что встречаться с ней мы можем только в беседке и одновременно не можем это делать слишком часто. Вернуть Лаборда? Снова сидеть с ним за карточным столом? Когда я оказался за обеденным столом наедине с Одиль, никакого четкого решения у меня так и не появилось. И она казалась не просто озабоченной: в каждом ее жесте сквозил страх того, что ее вечернему свиданию с любовником может что-то помешать.

Довольно сдержанно она сказала мне, что звонил Лаборд, который должен на несколько дней уехать в Реймс, и она пригласила его к нам после возвращения.

— И правильно сделала, — невозмутимо заметил я. — Кстати, мы ведь тоже собирались поехать в наше поместье, а ты словно забыла об этом.

— Я передумала, — быстро сказала она. — Это был каприз, не более того. Мне и так хорошо.

— Послушай, если у тебя так быстро меняется настроение в последнее время, то ты, наверное, беременна? Хотя это маловероятно: я всегда так соблюдаю осторожность…

Она как-то странно на меня посмотрела и спросила:

— А что ты делаешь сегодня вечером?

Этот вопрос вертелся у нее на языке с того момента, как я вошел в дом, но задать его она решила только сейчас. Я как можно равнодушнее ответил, что никаких дел на вечер у меня нет, и я буду дома. Тогда она предложила поиграть в шахматы, но играла так небрежно, что проигрывала одну партию за другой. Мысли ее были далеко, она машинально переставляла фигуры. Наконец она не выдержала, смахнула шахматы с доски и сказала, что хочет пройтись по парку. Но я еще не готов был отпустить свою жертву. Я пошел вместе с нею, она успела только сорвать с крючка в прихожей шаль и спрятать ее под жакетом, думая, что я ничего не заметил. Теперь я знал: на прогулке ей станет холодно, и она вернется как бы за шалью. Что ж, за ней пойду я и окажусь в беседке первым. Она получит свое свидание.

Все именно так и произошло. Я попросил ее подождать меня и отправился в беседку. Там действительно стоял диван, ждавший нетерпеливых любовников. Через несколько минут появилась запыхавшаяся, сгорающая от желания и трепещущая от страха Одиль. Я не успел даже дотронуться до нее, как она уже принадлежала мне. А потом… Неистовость и ярость нашего слияния превзошла все предыдущие встречи. В конце концов мы оба обессилели, и Одиль с большим трудом удалось встать на ноги и одернуть платье, которое сбилось комком у нее на животе. Потом она накрыла голову и плечи шалью и сказала очень грустно:

— Теперь я тебя долго не увижу. Когда ты уезжаешь в Реймс?

— Завтра. Пусть этот день принадлежит твоему мужу, в конце концов он имеет право хотя бы на это.

А я хотел получить еще одно извращенное удовольствие: сравнить Одиль-любовницу с Одиль-женой. Она же понимала, что после безумных встреч с любовником вполне может оказаться беременной, а беременность нужно как-то узаконить.

На следующее утро я послал Лаборду телеграмму с требованием вернуться в Париж и ожидать моих дальнейших указаний. После этого позвонил Одиль его голосом и попросил, чтобы она написала еще одно письмо. От руки, а не на машинке. Как залог нашего будущего свидания. Написала и отдала консьержке. Так мне не придется провести сутки совсем без нее. Она и на это согласилась!

Я решил, что Лаборд под моим руководством разыграет сцену: он будет шантажировать Одиль этим письмом, потребует за него такие деньги, которых у нее нет и не могло быть. Оскорбленная и униженная, она возненавидит его и порвет с ним. А я ее великодушно прощу. И я еще думал, что совершенно лишен воображения! Я позвонил Одиль и назначил ей свидание в Париже. Мы собирались поужинать в ресторане и потом пойти в театр. Она даже обрадовалась: ей не пришлось выдумывать предлог для того, чтобы отвезти письмо в Париж. Письмо, которое — я в этом не сомневался! — она пишет или даже уже написала.

Я совсем не думал о том, что моя авантюра приведет к таким последствиям. Я хотел только отомстить, но сам слишком втянулся в эту дьявольскую игру. Скоро, слишком скоро я убедился в том, что сам себя перехитрил: на следующий вечер в супружеской постели была даже не прежняя Одиль, позволявшая себя ласкать, а совершенно другая женщина, с трудом переносящая ласки ненавистного ей мужа. А ведь я, потеряв голову от ревности и ненависти, ласкал ее в точности так же, как накануне в беседке. Никакой реакции! Тело ее оставалось бесчувственным, то самое тело, которое извивалось под моим в судорогах экстаза. Значит, Одиль может быть такой только в беседке? Или только когда она думает, что с нею не я, а другой? Тогда тем более нужно было все это прекращать, и откладывать дальше — безумие. Но я не меньше боялся потерять последний шанс обладать новой Одиль, которую недавно узнал.

Совершенно обезумев, я не стал принимать никаких мер предосторожности. Я хотел закрепить свои права на нее. И она… она оскорбилась! Это была изнасилованная девственница, поруганная монахиня, а не моя жена. С любовником можно было позволить себе все. Мужу не оставалось вообще ничего. Это я понял еще более отчетливо, когда на следующее утро по дороге в офис заехал к Лаборду и взял у консьержки письмо Одиль.

«Я стала другой с тех пор, как принадлежу тебе. И вдруг возмутилась тем, что я замужем. Словно я спала семь лет, а когда проснулась, то оказалась связанной с совершенно чужим мне человеком. Ты разбудил меня, и отныне я хочу принадлежать только тебе. Но мне придется хоть раз стерпеть его ласки, чтобы скрыть последствия твоих. Я уверена, что уже ношу в себе живое доказательство твоих и моих наслаждений.

Пишу и вспоминаю тебя и наши свидания. Я могу теперь думать только о следующем и надеюсь, что сейчас, когда ты читаешь эти строки, ты тоже думаешь только об этом.

Она сошла с ума! Написать такое письмо могла только женщина, совершенно не владеющая собой. Теперь она вполне может и признаться мне, что принадлежит на самом деле другому. И что мне тогда делать? Сказать ей язвительно, что никакого другого на самом деле не было? Нет! Нужно опередить ее, заставить саму оттолкнуть от себя Лаборда, нужно, чтобы она прониклась к нему ненавистью и отвращением. Резать нужно было по живому, по сердцу и животу, чтобы удалить оттуда соперника. Да, но что потом будет с ее сердцем и животом?