Роузи Кукла - С милой рай и в шалаше

— Ну и что ты замолчала?

— А вот я сейчас… погоди, там под ногой самое трудное место… Стой, стой, сиди

спокойно… А ты..?

— Что ты хочешь спросить, я сама не игралась им, сикелем своим? Игралась! И ты играешься с ним! Ну что не так? Да ладно тебе уже в молчанку играть… Все бабы, кто без мужика, особенно после того, как с ними расстались, со своими сикелями игрались и сейчас….Ну, что ты так смотришь? И я, а что, я не баба? Эх, если бы мне мужичка… да на часочек, хотя — бы сюда! Вот тогда бы мы с ним наигрались! Я бы его петушком, или как ты там сказала?

И я ей сказала, потом она как–то и по–другому его назвала, я тоже, а потом мы с ней и ржем…

— А можно еще так! По–тарски…

— Нет, по–татарски нельзя, то матюги.

— Да нет, не матюг, она — манда, а он — ялдык! Ха. ха. ха! Ну что? Вот зеркало возьми, протри и смотри! Ну как?

— Нет, ты мне скажи, какая она стала, другая? Что, уже не манда? А тогда…

— Да! — Тяну со значением. — Ты знаешь, я не права была…. У тебя… Ты, что делаешь дура, да так же нельзя! Я, же не мужик, я же…

— Ну, что я говорила? Смотри? Вот видишь мой сикель, и он уже…

— Что он, чего это? Он что, на меня….Но я, же не мужик, чего это он…

— А вот и гребешок, так я его разведу, ну что, ты видишь ман…..?

Я как–то странно себя почувствовала. У меня от того, что увидела, смешанные чувства. Никогда и нигде я такое не видела…И не то, что не видела, но даже не представляла, что такое в ней, нет, в нас…

Она ухватила за руку и приложила…

— Ну как? Что скажешь? А знаешь, как приятно голенькой и мне хочется даже чтобы, …чтобы ты…

— Нет! Ты что? Что люди подумают? И потом я, мне, рано с таким добром, вот… и я думаю…

— А что тут думать? Никого нет, и никто не узнает! Иди ко мне!

И за руку тянет!!! А я, я….Уперлась, борюсь, но… как мне кажется, не с ней, а больше с собой. Успела еще подумать: ну и что, что в этом такого, вот возьму и..

Нагнулась и уже не смогла отвести глаз и все ниже и ближе….Присела перед ней и…

Коснулась пальцами горячей кожи ноги.…Побоялась сразу туда, думала, что я с чем–то неведомым и потому страшно даже, к тому же мысль… Запретно! Это запретное место! А ты? Что ты решила?

Не успела сообразить, как она, разрушая все мои опасения, сама на меня налетает. Ее ноги мне на плечи легли, и она ими к себе притягивает…

Поднимаю лицо и вижу только ее глаза…. Она слегка наклонила голову и смотрит прямо в меня…. Потом вижу, как ее губы сходятся в поцелуе, как бы меня приглашая … И я… я коснулась….

Целую ее тело, не дышу, все жду ее реакции… Она мне:

— Я б……? Я плохая, я, наверное, как те женщины? — Спрашивает напряженно

— Сядь! Я прошу тебя, сядь, не поднимай бедра. — Дрожащим голосом, почти умоляя, я ей.

— Не бойся, я чувствую, я все понимаю, я хочу, чтобы ты поближе, я вот так, и сначала ты губы…. Ну что же ты? Смотри, а ты говорила, что нет петушка, а вот,….это разве не петушок? А ты его потрогай руками, теперь пальчиками….

— Нет, я губами,…язычком… Мда…а….а!

— Ой, мама!!!

Сколько времени прошло, не знаю, стемнело, и мы вышли в предбанник. Устали, намаялись и легли, обнялись и гладим тела друг у друга…

— Глаша, а скажи мне, когда ты этим начала заниматься? Как ты узнала, что пришел срок?

— Я же в деревне жила, а там не ждут срок, как у вас, раз девка налилась, то к ней на ее гребешок тут же садится ее петушок!

— А когда это ты успела? Тебе сколько лет? Как двадцать шесть? А я‑то думала, что тебе…

— Я что же, такая старая? — Спросила, а следом ее руки ушли с моего тела. Оглянулась, а она села, руками лицо прикрыла и…

— Ты чего, Глаша, я не хотела тебя обидеть… Села, обняла ее горячее, нежное, мягкое тело… Я не хотела тебя….

— Ты знаешь, — говорит она, отрывая руки от печального лица, я ведь любила и не всегда я была кухарка…

— А ты и сейчас не служанка…

— Правда? Ты так считаешь? А то знаешь, ко мне ведь привыкли и все Глашка, да Глашка, а я, между прочим, еще и девка. Ты видишь? Смотри… Видишь, мое тело, мою грудь — И встала.

Смотрю, восхищаюсь, и рукой по бедру поглаживая ее, говорю…

— Ты мадонна, Глашенька…ты такая…. Ты женщина… милая Глашенька, ты прелесть….

Она снова присела рядом обреченно, склонила, повесила головушку, согнутой в локте рукой прикрыла большую грудь… Я вижу, как у нее под рукой ходит, вздымается отчаянно грудь….

— Ляг, пожалуйста, я не трону, в запретные места не полезу, я тебя отблагодарю, я поглажу, ну, ляг же, я твоя девочка маленькая, я не обижу тебя… — Шепчу ей и ее потихоньку укладываю на… на полать!

Да, нет! На плаху! — Встревает черт. — Ты что решила, ее сношать? Ах, коитус устроить, а это как? Его можно только с мужчиной! С бабой, ах, простите, с дамой, все не так! А как, научно назвать, простите, не знаю! Сама, как ты рассказывала подруге о друге, сама теперь и решай, раз заварила такую кашу! Ну же? И что же дальше будет?

Она легла с закрытыми глазами, а я ей руку на мягкий округлый живот. И стала гладить… Сначала по животу, влево и право, а потом….

— Не надо… — Шепчет. — Потом. Там же, ты говоришь, у меня, как у мужика была борода…

— Нет, то не борода была, то страдания, от одиночества она так заросла…

— А у тебя я заметила не такая.

— А какая?

— У тебя пирожок — на два ломтика.

— Как, как ты сказала, какая….?

— Ломтиками твоя и еще пирожок. Она… Ну–ка, встань. Вот видишь, она еще у тебя, как у девочки, но уже с холмиком, волосиками редкими, черненькими и… — Говорит и рукой повела по… Потом повернулась, рукой за ногу взяла, притянула к себе.

— Вот видишь, как выступает она, словно губы безмолвные и уста, а вот уже обозначился у нее язычок… — Говорит и руку ведет…

Потом…

— Ох! — Ее поцелуй прямо поверх ломтиков.

— Ох! — Ее язычок вылез и мокрым кончиком сверху по ломтикам….

— Ох! — Все лицо, открытый рот с жалящим кончиком и все ко мне поверх ломтиков…

— Ах! Еще! Еще! — Ее горячее дыхание обжигает, мне горячо, мне….

— Ах! Еще, еще! — поцелуи пошли выше, выше… По дрожащему от ожидания животу, слева по бедру, опять по животу, потом….

— Хорошо, милая, хорошо. Ну, ты знаешь, это же настоящий кайф!

Потом снова лежим, улыбаемся.

— А у тебя ведь простуда ушла от услады…

— Как ты сказала? Ах, кашель и насморк прошли! Что? Будешь веником банить? Ну, банить так банить! Главное — из твоих рук! Ну, давай!

Вот так мы и не вышли из бани в тот вечер. Заночевали в предбаннике, на полушубках овчинных.

Все это вспомнила, я все ведь запомнила. И ее грудь, ее тело, запах ее женского угощения моему рту и наслаждение языку. В ней все это было: и тело, и грудь, и угощенье. В ней все было, только потом я, по роковым обстоятельствам, домой. Умер внезапно отец.