Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Но никто на ржавых трибунах не проронил за него ни слезинки. Как только они услышали, как металл скрипит друг об друга, и увидели, как кожа трется об асфальт, они только закричали еще громче.

Здесь нет пощады.

Нет медицинских работников, которые бы прибежали, чтобы осмотреть его окровавленный лоб и разбитое плечо. Нет пит-стопов, где можно было бы заменить его пробитую шину и избежать аварии.

Кладбище не принимает пленных. Оно берет то, что хочет, а остальное оставляет гнить.

Пондероза Спрингс оставил когда-то знаменитую гоночную трассу погибать в восьмидесятых. Расположенная между бесконечным лесом и суровым побережьем Орегона, это место, о котором забыло само время.

Пока анархия не вернула его к жизни.

Теперь его расколотый асфальт любит раскрывать пасть, чтобы проглотить гонщиков целиком.

Призрак.

Злобный, голодный дух, который имеет ненасытный аппетит к хаосу.

Для некоторых это хаос, для меня – нирвана.

— Ты сегодня участвуешь в гонке? — спрашивает Энди, приподняв бровь, глядя на мои закинутые ноги и расслабленную позу.

Я держу косяк между зубами, достаю из лифчика смятую игральную карту и машу ей.

— Пиковая дама.

Гонки здесь проходят по случайной жеребьевке, это игра на удачу, которая делает все еще более интересным. Хочешь погонять, вытягивай карту. Дама червей едет с дамой бубен, дама крести – с дамой пик и так далее.

Это также повышает ставки.

— Это если она достаточно трезвая, чтобы завести мотоцикл, не говоря уже о том, чтобы ездить на нем по трассе.

Атлас бросил на меня многозначительный взгляд, прежде чем вытащить косяк из моего рта, сделать длинную затяжку и затушить его.

— Какой зануда, — пробормотала я, скрестив руки, как ребенок.

Я курю не для того, чтобы получить кайф, а просто чтобы успокоиться и расслабиться. Так, когда я подъезжаю к стартовой линии, я не дрожу от адреналина. Это помогает заглушить весь шум, и остаюсь только я и километры потрескавшегося асфальта.

Трава убирает все отвлекающие факторы, а здесь одна ошибка может означать разницу между победой и аварией, которая унесет твою жизнь.

— Где Эз? Я думала, он сегодня приедет, — бормочет Энди так тихо, что ее голоса почти не слышно из-за рева двигателей, как будто она не хотела говорить это вслух.

— Думаю, он бьет Акселя лицом о какую-нибудь твердую поверхность за то, что тот чуть не убил тебя, — я пожимаю плечами. — Но это только мои догадки.

Ее брови хмурятся, на лице отчетливо читается беспокойство.

— И ты просто отпустила его?

Я быстро поднимаю руки в защитной позе.

— Эй, не мой парень – не моя проблема.

— Он не мой парень. Не будь такой сучкой, — отрезает она, но я успеваю заметить жар, коснувшийся ее щек. Она быстро переводит взгляд на Атласа. — А у тебя есть оправдание, почему ты позволил своему брату уйти после моего такого грандиозного соло?

— Он швырнул меня на кофейный столик, когда нам было лет по восемь. Мне тогда, блять, швы накладывали, — Атлас прислонился к моему мотоциклу, приподняв брови до линии волос. — Лучше не попадаться ему на глаза, когда он превращается в разъяренного Питера.

Я пытаюсь заглушить свой смех кашлем, но безуспешно, и Атлас впадает в приступ хохота, к которому присоединяюсь и я. У нас есть глупая шутка, когда мы даем людям прозвища, основываясь на разных моментах.

Разъяренный Питер.

Ворчливая Карен – так мы называем продавщицу из продуктового магазина, которая никогда не упускает возможности сделать какое-нибудь язвительное замечание.

Блевотный Тео – это прозвище получил Атлас после того, как выпил слишком много «Jägerbombs» и остаток ночи провел в объятиях фарфорового трона.

Мы придумали это, когда однажды ночью были под кайфом, и с тех пор аллитерационные убийцы не сдают позиций.

Осталась только Энди, которая не понимает нашего юмора и не участвует в наших шутках, а смотрит на нас, как на малышей, которых нужно поставить в угол.

— Мне кажется, у вас один мозг на двоих, — бормочет она, перекидывая ногу через мотоцикл. — Я съезжу за ним, пока этот идиот еще жив.

— Удивительно. Куда он, туда и ты, — говорю я. У меня развязывается язык, когда я под кайфом.

Энди морщит лоб, в ее голосе слышится знакомый гнев.

— Что это, черт возьми, должно значить?

Я действительно пыталась сдержаться, но слова без предупреждения вырвались у меня изо рта. Я знаю, что сердце Эзры чистое, что он хороший и добрый, что он любит Энди. Я вижу это.

Но он ходит по опасной грани, больше любя наркотики, чем ее.

— Такая привязанность, как у вас двоих, редко заканчивается чем-то хорошим. Что ты будешь делать, когда он в конце концов уедет в турне? Бросишь свои мечты и будешь гоняться за ним по всему миру? Будешь его фанаткой? Я просто хочу тебя защитить.

Андромеда не слепая.

Возможно, она уже даже что-то ему сказала или просто не может набраться смелости сказать. В любом случае, она не отпустит его, даже если это втянет ее на ту спираль, к которой стремится он. И когда это произойдет – а это произойдет – именно ее сердце будет разбито.

Клянусь, в этом мире не хватит любви, чтобы спасти Эзру Колдуэлла от ада, который я ему устрою, если он утащит ее с собой.

— Иди в жопу, Фи, — ее голос стал грубым, глаза прищурились. — То, что ты бессердечная, не значит, что все должны быть такими же. Оставь свои циничные бредни при себе.

Может, она и мягче меня, но я не единственная, кто унаследовала язвительный язык нашей матери.

А поскольку она еще и чертовски упрямая, она уезжает, не дав мне сказать ни слова, а я просто смотрю на ее спину в майке, усыпанной звездами, как у ребенка Вселенной, которым она и является.

Я резко выдыхаю, наклоняя голову в сторону ее удаляющейся фигуры.

— Иди за ней.

Я не позволю ей встать между Эзрой и «Я Ем Стероиды На Завтрак» Акселем Вэнсом. Злая или нет, она все равно моя младшая сестра.

— Да, да. Я разберусь, — бормочет Атлас, выпрямляясь и проводя рукой по своим кудрям. — Не будь так строга к нему, Фи. Это Эз – он бы никогда не причинил ей вреда.

Я фыркаю, выпрямляясь, сидя на мотоцикле.

— Намеренно? Никогда. Но если он будет продолжать в том же духе, он, блять, неосознанно разрушит ее. Если ты не поговоришь с ним о наркотиках, я это сделаю.

Атлас смотрит на меня, обычная дразнящая искорка в его глазах исчезла, сменившись серьезностью, которую я ненавижу. Значит он понимает, что я права, но просто боится признать это вслух.

— Я тебя понимаю, Фи, — наконец говорит он тихим голосом, протягивая руку, чтобы потрепать мне волосы.

Я смотрю, как они исчезают вдали, прежде чем сделать еще одну медленную затяжку из косяка, чувствуя жжение в легких, когда дым потрескивает и шипит. С их уходом мир погружается в тишину, за исключением эха рокочущих двигателей.

Выдыхая, я смотрю, как густое облако дыма вихрями уносится в ночь. Если бы была такая возможность, я бы осталась здесь навсегда, окутанная запахом жженой резины и исчезающими остатками хаоса, где меня не сможет найти ничто и никто.

Гонка за гонкой. Иногда по асфальту мчатся машины, иногда мотоциклы. Они кружатся, а я смотрю, как будто застряла на карусели, не желая слезать с нее.

В эти спокойные моменты шум стихает настолько, что я позволяю себе почувствовать его.

Тяжесть всего.

Я позволяю себе пожалеть себя, даже когда знаю, что не должна. Понимаю, что бывает и хуже, но это не избавляет меня от боли в груди.

Ночью, когда я здесь одна, я позволяю себе думать о том, как невероятно трудно быть Ван Дорен.

Все такие великие, а я всегда чувствовала себя ничтожной.

Отец – судья, мать – владелица театра, удостоенного множества наград, брат и сестра, которые превосходят все ожидания.

Они идеальны.

Я – та, кто больше не вписывается в эту семью. Приемная дочь. Проблемный ребенок. Академический вундеркинд с огромным потенциалом, который превратился в кошмар любого родителя.