Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

дня. Все мышцы у меня болят по-

прежнему, но голова больше не кружится.

- Вот это в самом деле называется поспать! Я рад, что ты проснулась, тебе

нужно принять еще таблетки.

- Что ты мне даешь?

- То, что Фред прописал. У тебя тяжелый грипп.

- А ты что тут делаешь?

- Здесь? - он строит гримасу. - Ей-богу, живу здесь.

Но я слишком еще слаба, чтобы шутить.

- Почему ты не на работе?

- Я их предупредил, - говорит он. - За тобой должен кто-нибудь ухаживать

еще несколько дней.

- Нет, - возражаю я, но едва сказав это, понимаю, что это неправда, что

он прав, оставаясь со мной дома. Я больше

ничего не говорю, он тоже.

* * *

Он оставался дома еще два дня и утро следующего. Мне пришлось лежать пять

дней в постели, а субботу и

воскресенье провести в гостиной на диване. Он купил больничный столик - сложную

штуку, покрашенную в белый цвет, на

ножках, с ящиком и с отделением для газет, - пичкал меня аспирином и

антибиотиками. Он делал мне какое-то пойло, и я

три дня подряд глотала его, не спрашивая, что я пью: это был, кажется,

абрикосовый сок, сок грейпфрута и ром, все горячее,

почти кипящее. Я сидела на его кровати в комнате с кондиционированным воздухом,

а за окнами пылал июль. В комнате

были задернуты занавески. Я прикрыла плечи его пуловером и глотала желтоватую

смесь, каждый раз глубоко засыпая

после. Позже он стал поить меня бульонами, потом молочными коктейлями (то

ванильным, то клубничным) и, наконец, он

перешел к нашим всегдашним обедам согласно своему обычному циклу. Мне стало

лучше. Голова стала ясной, но в теле по-

прежнему сохранялось такое ощущение, что я упала в пропасть. Он перенес в

спальню телевизор и положил пульт

дистанционного управления рядом со мной на подушку. Он покупал мне кучу

журналов. Вечером садился около кровати и

рассказывал, как дела у меня на работе (для чего специально ходил завтракать с

одним из моих сотрудников). Он научил

меня играть в покер и позволил мне выиграть. Ночью он спал на диване.

С восьми лет, когда я схватила оспу, никто никогда со мной так не

возился.

* * *

Сегодня я решила пойти купить подарок моей матери. Самое время: завтра ее

день рождения. Субботний день,

очень душно. Однако не скажешь, что на улице почти сорок градусов: в магазине

Сакса воздух ледяной, несмотря на то, что

магазин набит народом. Мы в ювелирном отделе рассматриваем браслеты и тонкие

золотые цепочки. Я выбираю один

браслет в форме сердца и другой, с крошечным букетиком эмалевых незабудок.

Именно в эту минуту он шепчет мне на ухо:

"Укради его!" Я подпрыгиваю, опрокидываю стопку свертков, которую стоящая рядом

женщина прислонила к прилавку.

Он исчезает в толпе.

Уши у меня горят так, что, кажется, вот-вот подожгут волосы. Я чувствую,

что кровь бросилась мне в лицо, вижу,

как на запястье пульсирует жилка. Потом я гляжу уже только на свою правую руку:

она сама зажала в кулаке браслет в

форме сердца.

Продавщица совсем рядом со мной, справа. К ней обращаются одновременно

три покупателя. У нее круги под

глазами, и улыбается она как-то натянуто. Тоненький голос внутри меня говорит:

нехорошо воровать по субботам.

Посмотри на нее: она вцепилась в край прилавка, как будто она в осаде, она

устала и особенно от того, что ей приходится

быть вежливой. Ей очень хотелось бы крикнуть всем нам здесь: "Дайте мне

вздохнуть! Уходите! Дайте мне вернуться

домой!" - Какой мерзкий поступок, - продолжает голос. - Ты могла бы своровать во

вторник утром. И подумать только, что

ты все эти годы ничего не своровала, даже жетон, упавший на пол в кабине

телефона-автомата. Начинать в твоем возрасте!

Я беру второй браслет в правую руку, беру цепочку и говорю продавщице, что я

хочу их купить. Она улыбается мне и

отвечает, глядя на браслет: "Мне тоже он очень нравится".

Я быстро расплачиваюсь, беру бумажный пакетик с украшениями и бросаюсь

вон из магазина. Он стоит,

прислонившись к стене у остановки автобуса на 15-й улице. Он делает мне знак

рукой и одновременно останавливает такси.

Открывает дверцу, ждет пока я перейду улицу и сяду, забившись поглубже.

- Неплохо, - говорит он, когда такси отъезжает. - Довольно быстро.

Сказав, он протягивает открытую ладонь к моей сумке. Я бросаю в нее

браслет - он мокрый, потому что руки у

меня потные, - и тихо говорю:

- Другой я купила. Я не могла...

Он смеется, берет меня за волосы и привлекает к себе. От его рубашки веет

свежестью. Кожа хорошо пахнет, как

будто он только что принял душ.

- Это не совсем то, о чем я думал, - говорит он, - но дело пойдет.

Потом насмешливо спрашивает:

- Ты что, дрожишь? - и обнимает меня.

Он, по-видимому, мной доволен, но, кажется, абсолютно уверен в себе, и я

спрашиваю себя, не знал ли он с самого

начала, что я сворую. Да, он ни на минуту в этом не усомнился. Я прячу голову

ему под мышку и закрываю глаза. На самом

деле все произошло быстро и даже легко.

Как только мы поднимаемся в квартиру, он берет конверт, кладет туда

браслет и то, что он стоит (39 долларов 95

центов) и наклеивает марку.

- Спустись и отправь это, девушка-продавщица очень славная. Они получат

это, самое позднее, во вторник.

Я смотрю на него, потом заклеиваю конверт. Он щелкает пальцами:

- Вот черт! Ты знаешь, что мы забыли? Купить оберточную бумагу, чтобы

завернуть подарок твоей матери. Я пойду

ее куплю и надеюсь, что когда вернусь, вид у тебя будет повеселей. Ты же не банк

ограбила!

Несколько дней спустя он показывает мне самый красивый складной нож,

который я когда-либо видела. Я сижу у

него на коленях, когда он вынимает его из внутреннего кармана пиджака. Рукоятка

у него серебряная, инкрустированная

перламутром. Он показывает, как лезвие выходит с легким щелчком, как нужно

вставлять его обратно в перламутровые

ножны.

- Хочешь попробовать?

Я беру его в руки: он холодный, точно мне по руке, как будто мне его

подарили много лет тому назад; он возвещает

мне, что пришло время великого самоуничижения.

Я неохотно возвращаю нож. Он снова открывает его, тихонько приставляет

лезвие мне к горлу. Я отодвигаюсь,

отодвигаюсь, пока дальше уже некуда. Сталь кажется безобидной, как зубочистка.

- Не смейся, - говорит он, - это запросто перережет тебе горло.