Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама

Тамралипта с тревожно забившимся сердцем облизнул пересохшие губы, но упрямо кивнул.

— С тобой, учитель, когда ты обещал мне свою помощь, я не боюсь ничего. Пусть испытание свершится как можно скорее.

Тропинки тьмы

Тихо и пустынно было в Бхутесварском храме Шивы. В эту яркую лунную ночь все его население отправилось на праздник в городок. Никто не видел, как к боковому входу подъехала повозка. Из нее вынесли закутанную в огромное покрывало, связанную, задыхающуюся, измученную Тиллоттаму. По указанию Крамриша девушку понесли не в храм Шивы, а в древнее святилище, примыкавшее ко второму двору, где главный жрец заранее подготовил потайное помещение, охраняемое верными приспешниками. Тиллоттаму освободили от душного покрывала, развязали, бросили на убогую постель и удалились — все, в том числе и Крамриш. Девушка лежала в темноте, отдыхая после тяжкой дороги, — посланцы Крамриша не особо церемонились с ней, опасаясь полиции. Самые безотрадные мысли теснились в голове девушки. Возвращение назад, в плен храмовой жизни, в рабство Крамришу было невыносимо, и Тиллоттама чувствовала, что она больше не сможет жить прежней жизнью. Девушка боялась жестокого и безжалостного Крамриша и страшилась будущего — этот привыкший повелевать беззащитными женщинами храма жрец мог позволить себе любую низость.

Сквозь щель наспех сколоченной двери в каменную клетку Тиллоттамы пробивались узенькие лучи лунного света. Где-то вдалеке шептались два сторожа — им, очевидно, было не по себе в старом храме, наполненном привидениями и духами тьмы. Девушка незаметно для себя забылась тревожным сном и очнулась, лишь почувствовав на себе тяжелый взгляд Крамриша.

Несомненно, уже наступил день, но сюда, в глубину каменного мешка, не проникали звуки окружающей жизни, и огонь жаркого солнца, пылавшего снаружи, здесь не мог превратить тьму в сумерки, оставляя мрак властвовать во всех углах и подземных проходах.

— Встань, Тиллоттама! — приказал жрец, и испуганная девушка послушно поднялась. — Подойди!

Девушка осторожно приблизилась. Довольная усмешка искривила тонкие губы жреца.

— Следуй за мной в Тиртха, место священного омовения, и я совершу обряд очищения тебя, побывавшей в мире. Я все знаю о тебе, можешь ничего не говорить. И прощаю тебя, хотя следовало бы наказать. Пусть все будет по-старому, идем.

Пока жрец говорил, перед девушкой пронеслись все дни ее существования в храме. Наступали роковые минуты, и, странно, чем ближе они были, тем больше мужества вливалось в быстро колотившееся сердце девадази. Подчиняясь этой внутренней силе, Тиллоттама покачала головой.

— Нет, не будет по-старому, — едва слышно проговорила она, — я больше не могу. Отпусти меня, господин!

Крамриш вскинулся, словно сраженный кинжалом.

— Что? Ты смеешь противиться?! — вскрикнул жрец, сдавливая запястье девушки. Она резким и сильным движением вырвала руку.

— Я больше не могу, — звонко повторила Тиллоттама. — Я была покорна тебе, хоть и не любила тебя, но теперь не буду. Я хочу уйти, пусть на погибель, на нищету и голод, но здесь мне больше не жить.

Жрец почувствовал твердость решения наложницы. В первый раз кроткая и покорная девадази так дерзко говорила с ним. Обманутые ожидания, неутоленная страсть вскипели во властной душе жреца. Крамриш схватил девушку, сжал так, что она вскрикнула от боли, и повалил на постель. Тиллоттама молча боролась, как загнанное в западню животное, без надежды на победу, но не сдавалась. И сильное, гибкое, годами упражнявшееся тело танцовщицы, вместо привычной покорности, вдруг оказало необычайное сопротивление. Она столкнула жреца с ложа, отбросила назад раз, другой, третий. С рычанием, оскалив зубы, Крамриш ринулся на девушку и схватил ее за горло, готовый убить. Девадази охватил ужас, когда она почувствовала, что жестокие руки ломают ей шею. И девушка, извернувшись, изо всей силы ударила жреца ногой в пах.

С хриплым воем Крамриш упал, перевернулся и скорчился на каменных плитах.

Обессилевшая Тиллоттама, задыхаясь, лежала почти без чувств, едва соображая, что происходит.

Жрец отлежался, со стоном поднялся, осторожно выпрямился и вышел. Тиллоттаме показалось, что прошел всего миг, как Крамриш появился вновь, неся длинную цепь.

— Бас[14]! Ты получишь все, что заслужила, мерзавка, — злобно прошипел жрец, рывком поднимая девушку за пояс. Потом сорвал с нее пояс, чоли — короткую, открытую сзади блузку, юбку из куска красной ткани, сдернул браслеты и ожерелья. Обвил нагую девушку принесенной цепью, замкнул замок и прикрепил другой конец цепи в углу клетушки. Распахнул дверь и, небрежно сгребая ногой одежду, вышвырнул ее наружу, вернулся и, скрестив руки на груди, застыл в неподвижности. Его мрачные глаза горели яростью и угрозой, он кусал губы и шумно дышал. А у Тиллоттамы, наоборот, прошел весь страх, в ее душе нарастало мужество и возмущение, крепло желание сопротивляться, биться с этим надменным и спесивым тираном, никоим образом не уступать ему. Беззащитная, загнанная в западню, во власти жестокого самца, привязанная к стене цепью, она уже ничего не боялась. Вся ее прирожденная гордость, стремление к лучшему, мечты о светлой жизни с особой силой вспыхнули в ее душе и придали девушке небывалую твердость.

Она спокойно и медленно выпрямилась и бесстрашно встретилась с глазами жреца. Крамриш заскрипел зубами.

Тиллоттама гордо откинула назад голову.

Жрец пожирал глазами девушку — еще никогда она не казалась ему такой прекрасной и желанной. Открытая дверь освещала ее всю с головы до ног. Презрительно поднятый кверху носик и сжатые губы маленького рта придавали ее лицу что-то детское. Но в повороте головы, сдвинутых прямых бровях, опущенных длинных ресницах читалась упрямая решимость.

Плотно сомкнутые сильные ноги легко держали натянувшееся струной и чуть выгнувшееся вперед тело. Выше круглых колен линии тела Тиллоттамы очерчивали чудесную амфору широких бедер, переходивших в тонкую поясницу. Круглые и широкие в основании крепкие груди поднимали вверх нежно-пурпурные соски в том же вызывающе презрительном порыве, как и откинутая голова со спадавшими назад косами. Маленькие детские ладони лежали на крутых и плавных изгибах бедер, поддерживая согнутые в локтях руки. Глубокая и узкая ложбинка между грудями Тиллоттамы темной полоской выделялась на теле и ниже переходила в желобок, разделявший сильные мышцы живота, намечавшиеся квадратными выпуклостями под гладкой кожей. Прекрасная девадази нечаянно приняла позу, воспроизводившую священный символ женского тела незапамятной древности — амфору лона жизни, воспрянувшую ввысь на стройном стебле сомкнутых ног… Амфора, могущая вместить непрерывность поколений, очерченная кругом из вершины треугольника лобка, как из центра. И из амфоры снова поднимался стебель тонкой талии, несущей устремляющиеся вперед груди, обращенную к звездам голову, ищущую бога на небе и на земле…