Шахразада - Нур-ад-Дин и Мариам

Но дальше в списке пошли такие странные компоненты, которым неоткуда было взяться даже в доме Маймуны. Вот поэтому и пришлось Амаль придумывать, чем бы заменить палец висельника и черных египетских тараканов, зерна плодов с дерева познания добра и зла, белую глину Лемурии и золото полуденных восходов.

Должно быть, настоящей колдунье все это добыть не составило бы ни малейшего труда, но… Увы, Амаль была колдуньей начинающей, и потому вместо черных тараканов она надумала взять инжир, а вместо пальца – скрученный капустный лист; вместо зерен с дерева познания добра и зла Амаль прихватила зерна горчицы, белую глину нашла в собственном дворике, а за золото восходов решила выдать мамалыгу, приготовленную Маймуной только вчера вечером.

Та лишь посмеивалась про себя. Вот ее дочь поспешила к подружке, пробормотав:

– Матушка, я у Мариам. Мы такое придумали…

Не успела захлопнуться за девушкой калитка, как Маймуна накинула темно-зеленый чаршаф, подчеркивающий ее зеленые глаза, и последовала за дочерью, на всякий случай пробормотав заклинание, отводящее взгляд.

Амаль действительно юркнула в калитку дома уважаемого Нур-ад-Дина. Ее хитрая матушка же, улыбаясь, прошла по улице чуть дальше и постучала в зеленую калитку дома Мариам, вдовы почтенного Абусамада и матери юного Нур-ад-Дина.

Несколько долгих минут стояла тишина, какой она бывает в полдень в небольших городках: говор в конце улицы, далекое пение петуха, скрип колодезного ворота. Наконец послышались шаги и калитка распахнулась.

– Доброе утро, соседка! – поклонилась Маймуна. Увы, она была не в силах начать день, восхваляя Аллаха всесильного, да и просто произнести имя покровителя правоверных не могла. Это свойственно всем детям колдовского рода, пусть они даже не только выглядят как люди, но и живут по человеческим законам.

– Здравствуй и ты, Маймуна! – с некоторым удивлением ответила Мариам. – Вот уж кого не ожидала я увидеть сегодня, так это тебя! Входи же, мой дом – твой дом!

– Благодарю тебя, добрая Мариам!

В который уж раз удивляясь тому, сколь по-разному выглядят дворики домов, стоящих на одной улице всего в десятке шагов друг от друга, Маймуна вошла в тихую и уютную комнату на женской половине. Чудесные коврики ручной работы, созданные хозяйкой, подчеркивали и замечательно тонкий ее вкус, и обожание, с которым она относилась и к своей семье, и к своему дому.

«О да, – вздыхая, сказала самой себе Маймуна, – у меня в доме никогда не будет ни так прохладно, ни так тихо, ни так обихожено. Да и какие могут быть коврики у детей огня? Они же прекратятся в пепел в считанные минуты… Зато у меня всегда горит очаг! А лепешки я могу испечь и вовсе без очага, просто пристально взглянув на них!»

И Маймуна улыбнулась, вспомнив, что лишь вчера она столь пристально взглянула на тесто, что о лепешках пришлось забыть – ибо уголь в лепешки не превратить уже никогда.

– Чему ты улыбаешься, добрая моя Маймуна? – спросила, входя, Мариам. В руках у нее был поднос, уставленный приятными для любой женщины лакомствами.

– Я вновь удивляюсь тому, почтенная Мариам, сколь уютен и тих твой дом…

– Он тих, ибо в нем пусто, – печально ответила Мариам. – Мой сын целыми днями пропадает в лавках. Вечером же, когда заходит солнце, он обязательно заходит к малышке Мариам, мой тезке, дочери уважаемого Нур-ад-Дина. И только после того, как луна пройдет половину небосклона, он возвращается домой, чтобы ранним утром вновь покинуть отчий кров.

Маймуна кивала – о да, так все и есть. Так все и обстоит уже пять с половиной лет, с того самого дня, как уважаемый Абусамад умер. Время, казалось, застыло в этом доме.

– Как же ты, добрая Мариам, тоскуешь по своему мужу!

– Увы, Маймуна, много времени мне понадобилось просто для того, чтобы привыкнуть к ужасной мысли, что его не вернешь уже никогда. Тоска прошла, остались лишь печаль и холод одиночества.

– Но, быть может, твой сын вскоре женится? И заботы о нем и его семье заставят тебя встряхнуться?

– Я была бы так рада этому, Маймуна. Но что-то мальчик так погрузился в дела, погряз в торговле, что, боюсь, ждать этого придется еще очень долго. А я так мечтала понянчить внуков…

Маймуна усмехнулась сочувственно. Сейчас эта женщина выглядела не просто бабушкой, а бабушкой даже самой себе. Хотя, положа руку на сердце, могла бы мечтать не о внуках, а о детях, ибо ей совсем недавно минуло тридцать семь лет.

– Прости, что я спрашиваю тебя об этом, добрая моя соседка, но, быть может, ты торопишься? Может быть, тебе стоит мечтать не о внуках, а о детях?

– Ты смеешься надо мной, соседка, – отвечала Мариам, впрочем, ничуть не рассердившись.

– Вовсе нет. Ведь ты еще молода. Вот посватается к тебе какой-нибудь почтенный человек, быть может, вдовец… Быть может, даже уважаемый Нур-ад-Дин… И у твоего сына, тоже Нур-ад-Дина, появятся братья и сестры.

Мариам покачала головой.

– О нет, дорогая соседка, ничего этого не будет. Недостойно вдовы столь быстро забыть память о почившем муже, недостойно матери столь быстро забыть о долге перед сыном. Да и что скажут кумушки на базаре, если вдруг я сменю вдовью накидку на другое одеяние?

– Ну что же ты такое говоришь, Мариам? Кто посмеет тебе хоть слово сказать? Разве ты нарушила траур? Разве ты вспомнила о себе хоть на миг раньше? Да и какое дело глупым базарным сплетницам до твоей жизни? Ведь тебе же решать, что хорошо и что дурно, тебе же слушаться голоса своего сердца…

Маймуна вовремя заметила, что говорит слишком громко. Она вовсе не хотела Мариам в чем-то убеждать. Просто ее вольной натуре претили эти глупые человеческие «что скажут люди?» и «как на мои поступки посмотрит базар?». Да, она не была человеком, но, надев человеческое платье и приняв человеческий образ, честно пыталась мыслить как обычная смертная земная женщина. Получалась это у нее, должно быть неплохо, но вот некоторые нелепые предрассудки вызывали страшное желание испепелить этот глупый городок и всех его сплетников в единый миг.

К счастью, Мариам не обратила внимания на горячность гостьи. Должно быть, Маймуна была не первой, кто говорил ей об этом. И потому она лишь улыбнулась, но глаза ее оставались столь же пусты и печальны.

– Увы, Маймуна, мне любая может сказать, что я пренебрегла своим долгом жены, своим долгом матери… И будет сто тысяч раз права. Ибо теперь мне надлежит думать лишь о благе своего сына и о собственном достойном упокоении.

– Какие глупости! А что, твоему сыну будет лучше от того, что ты, столь глупо понимая свой долг, загонишь себя в могилу? Или он будет рад тому, что ты целыми днями сидишь печальная?

– Даже если это и так, соседка, но что же мне делать?