По праву крови - Ксения Родионова

вглубь камеры, его взгляд скользнул по чёрным, маслянистым подтёкам на стене.

— Город горит, Кирон. Эти вылазки… они выкашивают наших лучших, да и посредственных заодно. Мы теряем контроль. А ты… — он снова посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то, отдалённо напоминающее сожаление, — ты всегда был эффективным инструментом.

— Инструмент затупился, генерал. Или, может быть, наоборот, отточился до бритвенной остроты. До такой степени, что режет уже и руку, что его держит.

— Именно это меня и беспокоит, — тихо сказал он. Он подошёл совсем близко. — Моррет.

Это имя повисло в воздухе между нами. Я вопросительно вскинул брови и улыбнулся.

— Что с Моррет?

Гловер сжал челюсти.

— Не притворяйся дураком. То, что ты с ней сделал… Бессмысленная жестокость даже по нашим меркам.

(Он боится последствий.)

— Моррет была предателем, — заметил я. — Я навёл порядок. Вы же всегда ценили во мне эффективность.

— Есть разница между порядком и бойней, Кирон! Я выпускаю тебя в поле, потому что у меня нет выбора. Но если я хоть раз услышу, что ты обратил это твоё… новое состояние… против своих… — он не договорил, но смысл был ясен.

Я медленно поднялся с койки, чтобы быть с ним на одном уровне.

— Вы боитесь, что я стану неконтролируемым оружием, генерал? Вы правы. Но на данный момент это оружие направлено в нужную вам сторону. А что будет потом… — я пожал плечами, — потом и будет видно.

Мы смотрели друг на друга — гранитный генерал и тень, которую он сам же и выпускал из бутылки.

— Ясно, — наконец произнёс Гловер. — Готовься к выдвижению. Твоё подразделение ждёт. И, Кирон… — он уже поворачивался к выходу, но бросил через плечо: — Помни о Моррет.

Дверь закрылась. Я остался один.

(Пытаешься надеть на нас намордник. Цепь может удержать пса. Но урагану всё равно на верёвки, которыми пытаются его связать.)

Я потянулся к стене, коснулся пальцем одного из чёрных подтёков. Он пополз за моим пальцем, как живой.

Техники в исследовательском тщетно надеялись, что их хитроумные сдерживающие сигилы усмирят меня, и я позволил им дальше заблуждаться. На первую зачистку карательных отрядов меня отправили этим же вечером.

В сопровождении подразделения из шести других инквизиторов, включая Чана, приставленного следить за моим поведением, я ждал в тени парковой зоны, сейчас абсолютно пустой. После введения жесткого комендантского часа и патрулей, на улицы почти никто не выходил. Мятежники научились прыгать через пространство, появлялись у патрулей в тылу и выводили из строя за считанные секунды. Одних бросали мёртвыми там же, других забирали с собой.

Воздух был холодным. Я стоял, прислонившись к стволу старого вяза, и чувствовал, как сущность под кожей копошится, словно голодный зверь в клетке. Чан и другие держались на почтительном расстоянии. Их страх был осязаем, как и запах пота.

Пространство на границе парка задрожало. Воздух затрещал, как рвущаяся ткань, и из ничего возникли пять фигур. Все носители. Бриггса среди них не было. Как жаль, я бы с удовольствием его порвал.

Мои инквизиторы среагировали мгновенно. Вспыхнули сигилы, в воздух взметнулись кнуты энергии. Бой завязался яростный и хаотичный. Один из мятежников, женщина с щитом, вылетевшим из устройства на поясе, прикрывала отряд сдерживающими кругами, пока двое других пытались фланкировать нас. Ещё двое — ткач и боец ближнего боя — рвались вперёд.

Я наблюдал. Позволил им почувствовать вкус ложной надежды. Позволил Чану подумать, что он держит ситуацию под контролем, пока эта жалкая шайка не начала пересиливать инквизиторов за счёт хитрых маленьких жуков, саботировавших атаки моих офицеров.

(Найду этого рукастого изобретателя и вытрясу все секретики, прежде чем раздавить вместе с жуками.)

Тогда я сделал шаг из тени.

Просто пространство вокруг мятежников… сжалось. Их щит из света погас, будто его никогда и не было. Женщина, державшая его, ахнула, из её носа и рта хлынула чёрная, густая жидкость.

Ткач, пытавшийся опутать нас ментальными нитями, вдруг застыл с выпученными глазами. Его собственные нити обернулись против него, впиваясь в его разум. Он упал на колени, издавая булькающие звуки, и начал царапать своё лицо до костей, пытаясь вырвать что-то изнутри.

Боец ближнего боя рванулся ко мне с криком. Его клинок, сверкавший холодной сталью, коснулся воздуха в сантиметре от моей груди — и рассыпался в ржавую пыль. Он не успел удивиться. Я натравил источник на него, и его тело начало осыпаться. Плоть отслаивалась от костей, как старая штукатурка, кости крошились в серый пепел. Всё это заняло не больше трёх секунд.

Последние двое, пытавшиеся отступить, наткнулись на невидимую стену. Воздух позади них почернел, превратился в непроницаемую стену. Они застряли в нём, их лица, искажённые ужасом, медленно погружались в массу. Не успели даже пискнуть.

Всё кончилось так же быстро, как и началось.

Парк снова погрузился в тишину. На том месте, где стояли мятежники, теперь зияли пятна искажённой реальности: одно напоминало застывшее чёрное стекло с кристаллами, парящими вокруг него, другое пульсировало тусклым багровым светом и отражало блики другой реальности, от третьего исходили волны голосов, перемешанных со статическим шумом, Всё это заставило моих же инквизиторов отшатнуться, один завалился блевать в кусты.

Я обернулся к Чану. Тот стоял бледный, сжав свой камень силы в кулаке. В его глазах читался ужас.

— Отчёт, — сказал я спокойным, ровным голосом. — Зачистка завершена. Угрозы нейтрализованы. Потерь нет.

Чан лишь молча кивнул, не в силах отвести взгляд от того, что осталось от мятежников.

Я повернулся и пошёл прочь, оставляя за позади осквернённый участок парка и шестерых потрясённых инквизиторов. Сущность внутри насытилась.

(Это была разминка. Настоящая охота ещё впереди.)

С тех пор как меня выпустили из клетки, мир стал… жидким. Края реальности расплывались, как акварель по мокрой бумаге. Я мог идти по коридору казармы и вдруг увидеть, как каменная кладка стены на миг превращается в стену из сплетённых, окровавленных кишок. Моргнул — и всё снова на месте. Лишь сладковатый привкус меди на языке напоминал, что это было не совсем воображение.

Жестокость во мне стала неконтролируемой, потому что перестала быть инструментом. Она стала языком, на котором говорило моё нутро. На очередной зачистке мы наткнулись на убежище. В подвале прятались трое мятежников и несколько мирных, вероятно, сочувствующих из местного населения. Мои инквизиторы начали стандартную процедуру окружения.

Я вошёл внутрь.

Я не помню, что именно я там сделал. Помню лишь сладкий