Похоронные дела Харта и Мёрси - Меган Баннен

высокой талией, волосы покрывал желтый шарф. Очки в красной оправе сидели на носу кривовато.

Харт замер, встретившись с ней взглядом. Сердце едва начало срастаться, а теперь он увидел ее, и оно снова разорвалось. Он стоял – почему-то в чужих трусах – и не мог скрыть, насколько разбит и беззащитен, а вокруг было слишком много людей, которые видели, как больно ему смотреть на нее.

Лишь тогда он наконец-то задался вопросом, как вообще оказался в полуголом виде в спальне Мёрси; при этом он был на 99 % уверен, что секс тут ни при чем. Никоим образом он не смог бы забыть, что занимался любовью с Мёрси. Мёрси, которая смотрела на него с непонятным выражением – не злости, но и не радости.

– Ты помнишь, что произошло? – спросила у него Альма, ласково касаясь его руки в нехарактерной для себя манере.

Он покачал головой, хотя, честно говоря, особо и не пытался вспомнить. Он не сомневался, что восстанавливать цепь событий, в результате которых он оказался в квартире Мёрси в загадочных трусах, – плохая идея.

– Дайте с ним поговорить, – попросила Мёрси, и, к изумлению Харта, все послушно убрались из комнаты, оставив их наедине.

Он не знал, что сказать, и она, очевидно, тоже. Между ними кричала тишина.

– Прости, – наконец сказал он, обращаясь к вязаному коврику под ногами. – Я знаю, что мне сюда нельзя. Я уйду. Только вот… ну… одежду найду.

– Ее пришлось сжечь.

– Ой.

Он все больше склонялся к мысли, что не хочет вспоминать произошедшее, и тот факт, что его одежду пришлось сжечь, лишь укрепил его в этом решении.

– В барже есть запасная, – предложил он, и каждое слово было пропитано отчаянным желанием свалить.

– Твоя баржа осталась на Северной базе. Зедди с Пэном завтра хотели за ней заехать.

На Северной базе? Что там забыла его баржа?

Память возвращалась клочками и осколками. Решение открыть дверь. Сборы на Северной базе. Солелиз. Поле. Сражение. Боль. Заблудшие души Танрии, летящие на него. Упавшее тело, захлопнувшаяся дверь.

– Я умер, – сказал он. Лицо онемело.

– Да.

– Я мертв.

– Нет.

Он вдруг обратил внимание на ее лицо. Глаза за очками покраснели, будто она плакала или собиралась расплакаться, во взгляде – жалость. Ее жалость он вряд ли выдержит. Хотелось сбежать отсюда – от нее и от ее невыносимого сострадания, – но она стояла между ним и дверью, так что он вновь уставился на коврик.

– Я знаю, что ты совсем этого не хотел, – сказала она. – Но надеюсь, что все равно легче, когда знаешь правду.

– Какую правду? – вполголоса повторил Харт.

– Что ты бессмертный.

Он отсутствующе кивнул, а потом вспомнил все. Вообще все. Маму, и дедушку, и Грэйси, и Билла, и все места, которые считал своим домом. Вспомнил Привратника – своего отца, – который говорил с ним на ветке клена. Вспомнил, какие у папы были теплые руки, как ласково папа поцеловал его, укладывая в кровать, как пообещал, что у него две смерти и две жизни.

Он позволил себе еще раз взглянуть на Мёрси. Теперь он понял причину ее жалости, и его тронули ее забота и сочувствие, особенно учитывая, что эту тревогу он мог для разнообразия и развеять.

– Я не бессмертный.

– Харт, ты был мертвый. А теперь живой.

Он чуть не рассказал ей все, но какой в том был смысл? Жизнь он себе вернул, но в ней все так же не было Мёрси. В итоге он просто сказал:

– Я знаю. Тут тебе придется мне поверить. Не то чтобы у тебя было много поводов.

Он посмотрел, как она удивленно нахмурила брови – это было так мило, что он разрешил себе полюбоваться мгновение, а потом сказал:

– Не буду надоедать. Альма и Диана не откажут подбросить меня к себе.

– Тебе нельзя уходить.

– Думаю, так будет лучше.

Она пошла прямо к нему, и у него сердце ушло в пятки. Он застыл в ожидании, хотя и не представляя, чего именно ждать. Пощечины? Удара в живот? Пинка по яйцам?

Поцелуя?

Она открыла тумбочку, вытащила листок и протянула ему.

Дорогой друг

Дорогая

Мёрси,

Захотелось устроить истерику Невесте Удачи, но это не изменило бы того факта, что письмо теперь было у Мёрси в руке. Она прочитала его, увидела его сердце, этого теперь было не изменить и не спрятать, и он ощутил, будто с него содрали кожу.

– Но мою одежду сожгли, – беспомощно сказал он, устремляя взгляд на беспощадную откровенность собственных слов.

Правда в том, что если бы кто-нибудь потрудился познакомиться со мной – ершистым и хрупким – поближе, они поняли бы, что мое сердце и душа всецело принадлежат Мёрси Бердсолл, лучшему человеку, которого мне выпала честь узнать.

– Нимкилим выудил его у тебя из жилета и доставил, прежде чем мы сожгли одежду. Кролик.

Бассарей.

– Блин, – выдавил Харт. Отвернулся от нее, вцепился в изголовье кровати. – Прости.

– За что?

– За все.

– Не мог бы ты уточнить?

Он чувствовал спиной ее пронзительный взгляд.

– Прости, что не рассказал о письмах.

За извинением последовала еще одна дикая пауза.

– Получается у тебя крайне скверно, так что давай помогу. Давай я расскажу, за что конкретно тебе следовало бы извиниться.

В голосе Мёрси звенел такой гнев, что Харт весь подобрался.

– Тебе следует извиниться за то, что подумал, будто я никогда не прощу тебя за молчание насчет писем. За то, что не смог забыть сгоряча сказанное мной и не пришел поговорить. За то, что рисковал жизнью, когда в мире есть люди, которые любят тебя и нуждаются в тебе. За то, что пошел и спас мир, и умер в процессе, и оставил меня… без тебя!

– Прости, – всхлипнул он.

– Не желаю даже слышать «Прости, Мёрси», или «Я тебя недостоин, Мёрси», или «Надеюсь, ты кого-нибудь встретишь, Мёрси»! Я хочу услышать «Я люблю тебя, Мёрси»!

Она швырнула письмо на тумбочку и судорожно вздохнула. Харт отпустил изголовье и ошеломленно посмотрел на нее, а потом нашел нужные слова.

– Ну, разумеется, я люблю тебя, Мёрси. В этом были сомнения?

Она разрыдалась.

– Во имя Матери Горестей, ты обнимешь меня или нет?

Харт подчинился, неуклюже и скованно обвил ее руками. Но обнимать Мёрси было словно вернуться домой, и он притянул ее ближе, прижал покрепче, чувствуя ее тепло и вдыхая сосновый аромат волос.

– Пожалуйста, не прогоняй меня, – прошептал он.

– Если еще раз уйдешь, я тебя придушу.

Мёрси поцеловала его, и он чуть не упал на колени.

– Я люблю тебя, –