Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

топнул другой и пошел отплясывать – любо-дорого глядеть.

Велезара наклонилась к Беляне, шепнула:

– Выходи.

– Ой, робею, – пробовала отказаться та, но мать больно стиснула ее руку под столом.

– Иди, говорю. Давай, как ты умеешь, павой да лебедушкой. Вот держи, – Велезара накинула на плечи дочери платок с Жар-птицей. – Покажи себя, не осрами.

Стрижак увидел, как к нему, плавно скользя по земле, движется девица, руки раскинуты, голова поднята, так и кажется – сейчас взлетит. Подался навстречу, кругом нее пошел; народ за столами загудел одобрительно. Хороший танец выходил, со смыслом. Вот лебедушка по воде плывет, а дружок ее за ней следует, да каждое движение повторяет; потом в обратную сторону – теперь уж она за ним, как ниточка за иголочкой. Вот руками сцепились, закружились, только коса за спиной у девицы летит, да платок цветными шелками сияет. Эх, хороша парочка!

Кончился танец, Стрижак девицу к груди на мгновеньице прижал, на ухо ласковое слово шепнул и отпустил к столу, к родичам.

Беляна, рдея щеками, села подле матери. Та похлопала по коленке – молодец.

Стрижак вернулся за стол, Турила же в ладоши хлопнул.

– Ну чего сидите, люди добрые? Музыканты скучают, а ну-ка повеселите их добрым танцем!

Гридни уже и сами из-за столов выбирались. Когда еще доведется с красавицами вволю поплясать?

– Что скажешь? – спросил Турила окольничего. – Хороша девка?

– Хороша, а платок еще лучше. Видел?

– Да как не увидать, когда огнем горит, аж глазам больно.

Селяне, от еды и питья разомлевшие, стеснение отбросили и плясать ринулись. Кто во что горазд. Староста жену за бочок прихватил и давай ее по кругу водить, а Велезара и не против, но сама все на боярина поглядывала, о чем он там с окольничим-то говорит, интересно же. Жаль, не слышно ничего. Но тут Турила сам старосту к себе поманил; он и пошел, жену из объятий не выпустил.

– А скажи-ка мне, Будивой, что за платок у твоей дочери на плечах? Это она у тебя вышивать такая умелица?

Велезара рот открыла, чтобы подтвердить, но муж опередил.

– То моей жены покойной платочек, – в голосе его прорезалась слеза. – Первая моя, Умилочка-то, от хворобы померла уж семь лет как, – он хмельно шмыгнул носом. – Только платочек от нее и остался, да доченька…

Велезара дернула его за руку, замолчать заставила.

– Ох, прости, боярин, – склонилась она в поклоне, – муженек мой с хмельным перебрал. Непривычный он, прости уж.

Турила улыбнулся с видом «чего уж там», и Велезара мужа подальше от стола утащила.

– Неужто ложный-то знак? – Стрижак нахмурился, отчего между бровями складка легла. – Ладно, что-то утробу я сильно обременил, пройтись надо.

Он быстро выскочил из-за стола и вскоре скрылся из вида. Турила вздохнул, ему тут до вечерней зари сидеть. Встань он – веселью конец, а люди только во вкус вошли. Пусть же запомнят этот день. Прибытковские селяне завсегда за княжью семью горой стояли, а в нынешние времена верные люди, что жила золотая – цены немалой.

Глава 9. Странные речи

Закончив с делами садовыми, Милава присела на лавочку возле избушки, стала волосы прибирать–расчесывать. Если домой позовут, так надо готовой быть к мачехиным попрекам. Хоть той дела и нет, в каком виде падчерица по земле ходит, да только любому поводу рада будет, чтоб ее уколоть побольнее. Волос у нее густой, пока расчешешь, рука устанет. Но Милаве все равно, главное, домой попозже прийти, а может, и вовсе не ходить.

Никто не хватится. Пока важные гости в селе, мачехе не до нее будет или все же вспомнит, что еще одна дочь у нее есть, хоть и не родная? Вроде идет кто? Да, шаги по траве, мягкие, осторожные; деревенские так не ходят.

– Кого нелегкая принесла? – крикнула встревоженная девушка в сумерки. – Что забыл в чужом саду?

Из тени выступила фигура.

– Не пугайся, Милава, я это – Стрижак.

– Да вот еще! Бояться тебя, – она фыркнула, но сердце забилось то ли тревогой, то ли радостью, сама еще не поняла. – Опять на цветы пришел смотреть?

– На цветы, – согласился он, – нравится мне в саду твоем цветок один, так бы и любовался им.

Руки Милавы, которые сейчас быстро-быстро косу плели, замерли. Странные речи гридень этот говорит. Понять бы еще, чего добивается.

Стрижак тем временем раз – и тоже на лавочку присел рядышком.

– А что, ты в саду одна работаешь, помощников у тебя нет?

Милава тихонько рассмеялась.

– Садом отец и я занимаемся, сестры и мачеха к такому делу не способные. Дерево оно ведь живое, ему ласка нужна, как и каждому существу на белом свете.

– Злые они у тебя, выходит?

Милава пожала плечами. Плохое говорить про семью посторонним не следует, а доброго сказать нечего. Все же нашла слова.

– Не злые они, просто о себе больше думают, чем о других.

– А разве не так-то каждый поступает?

Милава повернулась к нему, посмотрела в глаза внимательно, так, что Стрижаку шутить расхотелось.

– Если б правда в твоих словах была, то белому свету давно бы конец пришел. Тем и жив мир, что каждый не только о себе заботу имеет, но и о ближнем своем, а иной и о дальнем.

– Это как же? – Стрижак руками развел, мол, удивила ты меня, а сам на сарафан Милавин уставился, на вышивку, что посередке, от груди до низа и далее по подолу шла, на птиц дивных, с крыльями распахнутыми и хвостами струящимися. – Кто ж это о дальнем больше, чем о своем думать способен?

– Кто? Да вот князь, например… – Милава косу руками стиснула, – вот как ему о всех людях земли своей не думать? Это же всему Семидолу разорение и гибель придет, а после и ему тоже. Ведь князь тогда и князь, пока народом своим управляет и бережет; ведь нет народа, и его не станет. Ты чего смеешься? – вскинулась она на гридня, что против воли улыбку в усы прятал. – Разве я глупые вещи говорю?

– Наоборот. Вот не думал, что такое разумение в тебе найду. А вот если бы князь тебе предложил княгинею его стать, пошла бы?

Милава голову склонила, понять не могла, что за шутки такие? Да нет, вроде серьезно спрашивает.

– Зачем князю садовница? Вот же придумал!

– За кого ж ты замуж хочешь? Есть у тебя тот, кто сердце волнует?

Но тут Милава уж вскочила, косу за спину откинула.

– Больно любопытный! Зачем тебе?

Стрижак встал и ближе