Кассиопея - Ханна Ким

меня не покидало чувство, что я упустил нечто важное. – Он смотрит на Чонхо. – И сегодня я вспомнил, что это было. Воспоминания никогда не возвращаются постепенно – они рушатся на тебя, как этот тупой дождь, от которого мы с тобой оба зависимы теперь.

Чонхо тянется к пачке сигарет, достает одну. Мингю наблюдает за тем, как он закуривает – так и не сказав ничего. Ему и не нужны чужие слова. Это громкое молчание, которое заполняет между ними воздух, вытесняя дым, говорит куда больше.

– Там был мальчишка, – говорит Мингю, промолчав почти минуту. – Его палата была соседней, но он больше времени проводил в моей, хотя его постоянно выгоняли. Каждый день он пробирался ко мне и сидел на моей кровати, неся какую-то околесицу. Я не обращал на него внимания первое время, потому что мне просто было плевать, я плавал где-то очень далеко под таблетками и с трудом отличал реальность ото сна. А однажды он вытащил меня на улицу. До сих пор не понимаю, как у нас вышло миновать всех работников. Сейчас я помню, как мы сидели на скамейке где-то среди дремучих кустов, а он достал из складок пижамы косяк и дымил на меня. – Мингю начинает смеяться и на мгновение прикрывает ладонью лицо.

Чонхо щелчком пальца отправляет выкуренную до фильтра сигарету в раскрытое окно и немного наклоняется вперед. Тянет вперед руку и проводит пальцами по тыльной стороне его ладони, которая лежит на подоконнике. Мингю резко обрывает свой смех.

– В какой-то момент этот парень стал единственным, кто удерживал меня в сознании. Дергал вечно, утаскивал куда-то, заставлял прятаться от медсестер. Никакого покоя не давал. Просто не давал мне провалиться в темноту. – Он грустно улыбается. – Он часто рассказывал мне, как отправится в пригород Сеула, когда его выпустят, – в деревню к родителям отца. Ляжет там на поле и будет валяться так весь день. А его в больницу мать упекла. Не навещала даже. А он только смеялся в ответ на мои вопросы и говорил, что ему все равно. – Мингю толкает указательным пальцем лежащую рядом пачку сигарет и упирается лбом в колено, глубоко вздыхает. – Мать не навещала, но навещали друзья, из-за которых у него и начались проблемы с психикой и… остальным. В последний вечер, когда я его видел, он снова рассказывал мне про поле. А перед тем, как его за шкирку выволокли из моей палаты и отправили в свою, заставил меня дать ему обещание, что мы на это поле поедем вместе. – Мингю кладет руку на оконную раму и немного перевешивается вперед, разглядывая улицу. – На следующее утро его нашли в туалете. Передоз. – Он отталкивается рукой и выпрямляется, бросает взгляд на сиреневое небо, которое постепенно начинает менять оттенки, становясь более глубокого цвета. – Друзья, навещавшие его, протащили ему наркоту.

Чонхо спускает обе ноги вниз, придвигается ближе к нему и впервые заглядывает в глаза. Кладет руку на колено, сжимает и говорит:

– Ты не виноват.

Мингю запрокидывает голову назад, больно ударяясь затылком о стену, и коротко смеется:

– Конечно, нет. Любой скажет, что я не виноват в том, что с ним случилось, но…

– Нет, – резко прерывают его. – Ты не виноват в том, что не смог сдержать обещание.

Он давится воздухом и затихает. Сглатывает и думает, что случайно выпасть из окна не так уж и плохо. Быть может, полететь не вниз, а вверх, к этим мятным по краям облакам. Неплохо, правда. Потому что сидеть сейчас перед Чонхо, чья горячая ладонью греет кожу даже через джинсы, слишком больно.

– В тот же день я перестал пить таблетки. Спускал их в унитаз так же, как и он. Понял вдруг, что вся эта реабилитация – полная хуйня, потому что никто не поможет тебе, пока ты сам этого не захочешь. Спустя пару недель Санхён забрал меня оттуда, потому что последние проверки показали, что я начал приходить в норму и лечение лучше продолжить дома. – Мингю опускает голову и улыбается, заглядывая Чонхо в глаза; видит в них водоворот какой-то черноты с яркими всполохами. – Того парнишку звали Сонёль.

Чонхо резко отстраняется, приоткрывает рот, будто сказать что-то хочет. Мингю наблюдает за сменой эмоций на его лице и не может не продолжать улыбаться – будто дурак, идиот, полоумный абсолютно.

– Знаешь, бывают в твоей жизни люди, которые как падающие звезды. Благодаря им ты смотришь на небо, они дают шанс загадать желание, – он спускает ногу вниз, опирается рукой о подоконник и наклоняется вперед, – а потом сгорают в атмосфере, будто их никогда и не было. – Мингю отпускает себя. Думает, что сейчас можно, немного совсем. Отпускает и тянет вперед обе руки, которые ложатся на чужие щеки, повторяя очертания лица. – Я два года жалел о том, что не смог выполнить свое обещание, но даже не понимал, что именно это за обещание и кому я его дал. А теперь… теперь я всей душой ненавижу твой мир, потому что, кажется, он дает мне то, чего я был лишен все это время. – Он проводит ладонями по волосам Чонхо и опускает руки. – Я задыхаюсь здесь.

– Но это же не так, – едва слышно возмущается Чонхо.

– Задыхаться по-разному можно. – Мингю переводит взгляд на лиловое небо. – Я задыхаюсь из-за того, что у меня в руках все, чего я когда-либо хотел, но понимаю, что совсем скоро придется разжать пальцы. И позволить этому выскользнуть вниз. – Он кусает щеку изнутри и трет свою шею, на которую давит так, будто его действительно душат. – Я встретил мать, о которой не помню почти ничего, кроме запахов и рваных фрагментов. Я хожу в университет вместо другого человека и живу жизнью, от которой отказался сам, но жалею до сих пор. Я встретил человека, который в моем мире давно мертв и которого я подвел, а теперь могу исполнить обещание. Я… – Его голос срывается под конец, и он поджимает губы. – Здесь все то, что позволяет мне чувствовать себя человеком. Этот мир возвращает мне меня, но вместе с этим… напоминает, что ничто не вечно, – Мингю чувствует, как мрачнеет его лицо, когда он поворачивается к Чонхо, – и что скоро мне придется уйти.

– Ты же не хочешь сказать, что…

– Я не принадлежу этому месту. Оно меня отвергает. Это так глупо, – Мингю нервно смеется, пряча лицо в ладонях, – как будто пришел в гости, тебя сытно кормят, а потом напоминают, что пора уходить.

– Всегда можно остаться на ночевку, – выдает Чонхо с отблеском потерянного себя самого в глазах.

– Чему