Андромеда - Ханна Ким

ты человек – для других? Пока другие помнят, пока другие знают и любят тебя, ты – человек. Ты существуешь. Кто ты, если все близкие тебя забыли? Разве ты продолжишь быть, если на месте, что ты занимал в чужих сердцах, пустота? Ты продолжишь? Продолжишь существовать?

Нет – в одном мире. Но в другом – да, ибо за гранью все погрешности становятся вероятностями. Мингю – главная из них, и он счастлив быть ею. И для него сейчас нет ничего хуже мысли, что Чонхо перестал чувствовать себя важным.

– Я ничего не боюсь, – отвечает он спустя почти минуту молчания, – и никогда не буду.

– И ты не испугаешься, даже если я серьезно попрошу тебя всегда быть рядом?

Мингю взрывается хохотом и дубасит Чонхо по плечу сначала одной рукой, а затем другой. Мгновенно роняет улыбку, когда понимает, что это была не шутка. Моргает медленно и почти сумасшедшим взглядом окидывает кухню, начиная нервничать.

– Мне и своя фамилия нравится.

– Что? Ты о чем вообще?

– Не знаю.

Чонхо улыбается и отпускает его; кажется, собирается уйти куда-то, но Мингю реагирует раньше: хватает обеими руками и не дает сдвинуться с места. Готов и ногами обхватить, но Чонхо смеется – как дурак, если честно, так только он может, – и выскальзывает. Так шустро и проворно, что Мингю хватает лишь воздух через пару секунд, а затем отбегает к приоткрытому окну, на подоконник которого вернул пепельницу буквально десять минут назад.

– Не-а, нет, – отрезает он, когда Чонхо возвращается, пряча что-то за спиной.

– Я даже не сказал ничего.

– Знаю, что скажешь.

– Господи. – Он закатывает глаза и подходит ближе. – Это всего лишь билеты, и их купил не я. – Чонхо сует ему под нос несколько продолговатых бумажек. Мингю перехватывает его за запястье и выхватывает взглядом «Португалия» на одном из билетов.

– Я же говорил как-то, что хочу, чтобы ты как-нибудь побывал в Лиссабоне.

Лиссабон, точно. Он таращится на ряд букв и не может не вспоминать тот день, когда решил, что с ума сошел. Что Чонхо рядом с ним быть не может. А тот взял – и вернулся к нему, перед этим побывав в том самом Лиссабоне. Вернулся и говорил, что Мингю нужен ему. Что он – не может без него. Что хочет быть рядом.

Мингю прикрывает глаза и отстраняет от себя руку, держащую билеты.

– Да ты и так знаешь, что я с тобой хоть куда пойду. Скажешь, что в Лиссабон, и я лишь покиваю. Скажешь, что в ад, и я пойду первым, чтобы на себя весь удар принять.

– Знаю, – Чонхо кладет билеты на подоконник, – Тэён так же сказал. Потому эти билеты и купил.

– Тэён билеты купил, значит. – Он пробует хоть немного срулить вбок, но Чонхо хватает его пальцами за подбородок, заставляет посмотреть на себя. И улыбается:

– Он может купить что угодно. Но то, что я хочу быть здесь с тобой до самого конца, – это факт.

Чонхо не говорит, что он будет здесь всегда. Чонхо не говорит, что никогда не уйдет. Он говорит: «Я хочу быть с тобой». Мингю этого достаточно. Всегда было и будет. Потому что Чонхо – это просто Чонхо. И Мингю больше никогда ничего не нужно будет.

– Давай быстрее! – прикрикивает он на Тэёна, который роняет свои солнцезащитные очки прямо на кафельный пол.

– Не ори! А то щас как сяду на свой багаж, и вы поедете без меня! – бравирует Тэён в ответ.

– Ничем не напугал. – Мингю толкает чемодан на колесиках, на который усаживается Тэён, и тот медленно катится вперед. – Чувак, отвратительно, можешь хоть немного быстрее передвигаться?

Хуже Тэёна, который медленнее стада улиток, оказывается то, что Санхён тоже покупает билет до Лиссабона и в итоге и оказывается тем, кто поднимает Тэёна с чемодана и толкает в сторону стойки регистрации. Пиздец, Мингю думает, он ведь так хотел скататься по-тихому, чтобы не узнал никто.

– Никогда не летал первым классом. – Санхён поправляет очки, отобранные у Тэёна. – Там коктейли раздавать будут?

– Господи, – шепчет Мингю, игнорируя свою же панику, а затем подталкивает вперед Чонхо, который зазевался, пропустив свою очередь.

Он почти не запоминает их приземление, хотя они летят пятнадцать часов: Мингю так надирается коктейлями, о которых мечтал Санхён, что на трап сходит привидением. Он мало что запоминает и после: только смазанный аэропорт, номер, чужие улыбки и то, как его много обнимают. Если честно, эта короткая трехдневная поездка вся становится картинками, собранными в небольшой фотоальбом, но никак не кинолентой. Не потому, что запоминать нечего, а потому, что буквально каждая новая минута – будто яркая вспышка, щелчок затвора камеры. Словно момент, который выжигается внутри и там же и остается, найдя свое место в том самом фотоальбоме, который Мингю хранит под сердцем.

Он помнит яркое солнце, людей в цветастых рубашках и крутые склоны улиц. Помнит теплые вечера, коктейли с зонтиками и шум волн. Помнит свежий воздух, запах камелии и небо, которое голубое, но если закрыть глаза – слепяще сиреневое.

Мингю помнит каждую дорогу, каждое здание. Помнит Санхёна с фотоаппаратом, все те сотни сделанных фото и как однажды он напился настолько, что его пришлось тащить на себе до номера. Помнит Тэёна, который смеялся больше, чем за весь прошедший год, ходил в соломенной шляпе и гонял птиц по площадям. Помнит Чонхо, который сидел на одном из камней на пустынном пляже, до которого они добирались полдня, и смотрел вдаль, за горизонт. А по воде стелились лучи закатного солнца. И в этот момент глаза уже не нужно было закрывать – небо действительно стало сиреневым.

Мингю по ощущениям запомнил целую жизнь.

– И что нам делать с этим? – спрашивает Мингю в последний вечер перед отъездом. Он сидит на кровати в их с Чонхо номере и разглядывает документ, который им вручили сегодня днем.

– Не знаю. – Чонхо пожимает плечами. – Можешь вставить в рамочку, повесить на стену и грустить каждый раз, когда я задерживаюсь на работе. – Он смеется.

– И только ради этой бесполезной «рамочки» мы перлись на другой конец света, – притворно ворчит Мингю.

Конечно же, он знает, что не только ради этого. Более того – он знает, для чего это все. Это ощущение странное, но все равно приятное. Хоть и тянет немного под сердцем от мысли, что Чонхо все еще чувствует потребность доказать ему то, что подтверждения уже давно не требует. Нет никаких сомнений, нет никаких сожалений – исчезли вместе с разбитыми зеркалами, – но если Чонхо это нужно,