Евсения - Елена Саринова

сюда, на эту сторону гор, за ним струсила идти. А сквозанула бы куда-нибудь одна на собственную погибель, как вначале и задумывала.

— Да-а.

— А чем же сейчас твоя жизнь так плоха? А, Евся? — набравшись смелости, подалась Любоня вперед. — Подумаешь, жених у нее чужеродным принцем оказался. Да любая девица на выданье грезит о таком женихе. И пригожий и умный и…

— Да-а.

— Пасть свою… Вы вообще соображаете, какая из меня невеста Его Высочества? — свелась я с подругой носами. — Это же сплошное мытарство в четырех стенах. И толпы народу каждый день и куча разных нудных обязанностей и никакой… никакой…

— Любви?

— Ага. И ее тоже. Да я теперь вообще сомневаюсь, на самом ли деле он меня любит. Потому что со своими любимыми так не поступают, — вздохнув, откинулась я обратно на сиденье и отвернула лицо к окну.

Наш первый Тинаррский день лишь еще набирал свои краски и, видная сейчас из застекленного квадрата степь, воспетая когда-то вездесущим Лазурным рыцарем, казалась вся солнечно пушистой, с ярко-красными всполохами маков. А мне, вдруг, вспомнился совершенно иной день и совсем уж другое место — просторный дощатый двор в веси Купавной. Ребятня на высоком крыльце, с открытыми ртами внимающая моему сбивчивому чтению о гордых потомках древнего эллинского рода… Знать бы тогда заранее, что очень-очень скоро судьба немилосердно провернет свое колесо в совершенно противоположную сторону, пронизывающим скрипом враз и навсегда встряхнув мою прежнюю, «сонную» жизнь.

— Евся, Стах тебя любит. Поэтому и боялся потерять, вспугнув своим признанием.

— Любоня, я дала обещание, что пойду за ним даже на край света. И если это — не край света, то… — вдруг, замолчала я. — А вы знаете, в своих фантазиях я представляла нашу со Стахом будущую жизнь совсем другой. И от этого мне сейчас обиднее всего. Я мечтала, что мы вместе с ним будем много путешествовать по разным заоблачным далям. Посмотрим мир вокруг и когда-нибудь найдем в нем уголок и для себя. А сейчас все рухнуло в одночасье.

— Ты боишься в обмен на вашу любовь утратить собственную свободу? Ну, там, четыре стены и все такое? — шлепнулась рядом со мной подруга.

— И все такое, — уныло скривилась я. — А так, из одной клетки — в другую. И только не говори мне, что об этой завидной доле мечтают все девицы на выданье. Потому что среди них уж точно нет дриад, — и уткнулась в мягкое Любонино плечо, смочив его вмиг подступившими слезами…

Наверное, я недостаточно злилась — зря Тишок пугал мою дорогую подругу. Потому что, вся моя вскипевшая стихия, вдруг, схлынула через горячий поток из глаз. А вскоре и он иссяк, наполнив опустевшую душу полным безучастием к происходящему. Я просто лежала на Любониных, подрагивающих в такт движению коленях, и молча пялилась в пространство перед собой. А потом и вовсе провалилась в сон, вынырнув из него лишь, когда рыдван, подпрыгнув в последний раз, внезапно остановился. За окном был виден сейчас лишь кусочек безоблачного неба, в котором взмахивали крыльями поджарые серые голуби. Будто, вспугнутые кем-то. Да, наверное, нами. Хотя…

— А мы, кажется… о-ой, — отпрянув от стекла, прихлопнула, вдруг, Любоня, к груди ладошку. А Тишок лишь дернул оттуда своим длинным хвостом:

— И точно, «ой»… Евся, просыпайся. Мы — на месте, — скосился он в мою сторону. — Здесь большая, очень большая площадь. И на ней — полно кентавров и людей.

— Я и сама… поняла, — потирая щеку, поднялась я с подружкиных колен, отчетливо расслышав через мгновенье, как толпа взревела, выкрикивая всего два слова: «Неос сивермитис! Неос сивермитис!» — Родина встречает своего долгожданного героя. Может, про нас в этой суете также счастливо позабудут?

Но, надеждам моим сбыться было не суждено и всего через долечку, так шустро прикрытая когда-то перед моим носом дверца рыдвана, также быстро распахнулась, впуская вовнутрь, вместе с уличными криками, Стаха… Его кентаврийское Высочество:

— Ну как вы? — плюхнулся он на противоположное от меня сиденье. — Евсения.

— Что?

— Нам нужно туда… Всем вместе.

— А я-то здесь причем? — понимая всю тщетность препирательств, уныло окрысилась я.

— Так надо, любимая, — последнее слово, сказанное почти умоляюще, заставило меня вскинуть к мужчине глаза:

— Любимая?.. — пристально посмотрела я на Стаха. — Хорошо. Что я еще должна сделать?

— Я понимаю, что просить у тебя прощения сейчас самонадеянно. Да и вообще, что-то просить. Но, пожалуйста, потерпи, — скривился он, а потом обвел взглядом моих друзей. — И вы потерпите всего чуть-чуть. Сейчас мы предстанем народу, потом я познакомлю вас со своим отцом и братом, а после будет большое праздничное застолье во дворце. Это все, что требуется от вас. Выдержите? Любоня?.. Тишок?

— Угу… Кошаком или кобелем?

— Давай котиком, — расплылась бесенку моя дорогая подруга, являя собой образчик оптимизма. — Я тебя на руки возьму. Стах, а где…

— Русан? — не менее жизнерадостно оскалился ей мужчина, запустив в растрепанные волосы пятерню. — Он здесь — ждет вас вместе с Храном у кареты… Евсения?

А вот у меня задора в голосе, что-то не получилось, зато я его щедро возместила решимостью:

— Пошли.

И мы «пошли». Вначале в распахнутую вновь дверцу выпрыгнул Стахос и развернувшись, подал руку Любоне, прижавшей к своей «материнской» груди отчаянно храбрившегося беса. Затем, взяв с подельников пример, к выходу шагнула я… и была тут же подхвачена мужскими руками. А когда оказалась уже снаружи и на собственных ногах, мужественно огляделась по сторонам… Да, это, действительно, была очень большая площадь, потому что, мой собственный, не такой уж и маленький рост, позволял рассмотреть теперь лишь далекие, кирпичные стены опоясавшего ее здания, украшенные сверху странными каменными «перильцами». И все тех же серых голубей, частью сидящих на этих белых узорных фронтонах, частью, парящих в небе. И больше я не смогла рассмотреть ничего, потому что все остальное пространство сейчас занимали собой тинаррцы, отделенные от маленького пустого островка вокруг нашего рыдвана вооруженными копьями кентаврами. И лишь потом до меня дошло, что вижу я такое чудо впервые в жизни. И чудо это ничего общего с тусклым книжным рисунком не имело. Потому что кентавры были красивы. Настоящей, «животной» красотой. И мой собственный «дремучий» мозг, не отягченный научными сопоставлениями и эстетическими нормами, смог эту красоту рассмотреть и оценить.

Ростом они были чуть выше людей, а многие, так и вровень с ними. Зато человеческие торсы, выставленные у некоторых напоказ, иными частично скрытые подобными Стаховой, безрукавками, впечатляли шириной плеч и отсутствием животов. Лица же, пожалуй, немного вытянутые, с раскосыми, большими глазами и густыми длинными волосами всевозможных цветов,